– Его светлость сказал, что мы должны поспешить, а он так добр, знаете ли, и мы…
– Да, очень добр! – согласилась Олимпия.
– О да! – воскликнула Молли. – Мне было бы очень стыдно его подвести, честное слово!
– Добрый, значит, – повторила Олимпия. – Впервые слышу о его доброте. Что же он такого сделал? Только не говорите, будто он подбирает и выхаживает раненых птиц. Может, спасает котят, чтобы их не утопили? Я угадала?
– Но право же, миледи…
– Добрый, значит, – не унималась Олимпия. – Рипли. Клянусь, у меня язык немеет, когда надо произносить применительно к нему это определение. То же относится и к двум другим болванам герцогского звания.
Мастерицы улыбнулись, и одна из них тихо рассмеялась. Миссис Торн бросила на нее сердитый взгляд, и девушка ниже склонилась над работой.
– Люди всякое болтают, – сказала миссис Торн, качая головой, но Олимпия успела заметить ее понимающую улыбку.
– Однако, когда заболел мой отец, его светлость послал за доктором, знаете ли, – сказала Молли. – И оплатил счет за лечение.
– Всем известны проделки их светлостей, – добавила Джейн. – Но что бы ни случилось: сломалось, сгорело, упало в реку, – они за все платят!
– Взять хотя бы постельное белье, – подхватила Молли. – Господи, оно было все в крови. Мы думали, что сможем отстирать…
– В крови? – перебила ее Олимпия.
– Дуэль, – объяснила мисс Эймс.
– Тсс, – нахмурилась модистка.
– Его светлость действительно что‑то говорил о дуэлях, – заметила Олимпия.
– На Баттерси‑филдс, знаете ли, – сказала мисс Эймс. – Иногда на вересковой пустоши в Патни.
– Но чаще всего вверх по реке, – уточнила Джейн. – Чтобы поменьше лишних глаз.
– Чтобы кровь рекой, так это редко, хотя был один раз…
– Герцог Эшмонт.
– Когда я увидела кровь, то подумала, что лорд Стьюкли отстрелил ему ухо начисто!
– А он только нос расквасил и так смеялся, будто это пустяк.
– А его светлость герцог Рипли сказал, что из ран на голове всегда течет как из свиньи зарезанной.
– Кровищи море – вот что сказал его светлость.
– Придержите‑ка языки! – прикрикнула миссис Торн.
– Ничего страшного, – успокоила ее Олимпия. – У меня шестеро братьев.
– Мальчишки всегда остаются мальчишками, это всем известно, – вздохнула миссис Торн.
– Скорее уж дикарями, – поправила Олимпия. – Не знаю, можно ли их перевоспитать. Любой, кто попытается шокировать меня безумными мальчишескими выходками, только зря потратит время. И даже когда они становятся взрослыми, ничего не меняется, согласны? Меня вот удивляет, как они вообще доживают до взрослых лет. А что это была за дуэль, когда лорд Стьюкли чуть не отстрелил ухо герцогу Эшмонту?
– Это было очень давно, – наставительно заметила миссис Торн, упреждая девиц, которые уже открыли было рты. – Кажется, лет десять назад. Тогда они были очень молоды, чуть ли не со школьной скамьи. Я уверена, сейчас уже никто и не вспомнит, из‑за чего был сыр‑бор. Ни к чему тратить время на досужие разговоры о том, что случилось давным‑давно: у нас слишком много работы.
Портниха бросила на девушек предостерегающий взгляд, и разговор тут же иссяк, все занялись делом, а у Олимпии появилось время обдумать услышанное.
О дуэлях старались не распространяться, поскольку они были вне закона, однако совсем замолчать такой случай было почти невозможно. Вот только Олимпия не смогла припомнить, чтобы ей доводилось что‑то слышать про герцога Эшмонта и лорда Стьюкли.
Вряд ли стоит этому удивляться: «их бесчестья» то и дело что‑нибудь вытворяли, так что выделить какую‑то из них, тем более десятилетней давности, не представлялось возможным, как не удавалось спрятать от братьев баночку с медом.
Мысль о меде вызвала недовольное урчание в желудке, и Олимпия поняла, что ужасно голодна, и сказала:
– Было бы неплохо принести что‑нибудь перекусить.
– Разумеется, миледи, – с готовностью отозвалась Джейн и поспешно вышла из комнаты.
Тем временем Олимпию втиснули в корсет, внесли последние поправки и зашнуровали. Затем пришел черед нижних юбок, которые не уступали роскошью остальным предметам туалета.
Наконец, пришла очередь платья.
Олимпия уже видела мельком эту массу розового шелка, кружева и лент, но сейчас ей очень хотелось есть. Сгодилось бы что угодно – кусок хлеба с сыром или печенье. Скорее бы вернулась горничная!
Но нет: ведь она прибыла в обществе герцога Рипли, которого здесь, очевидно, чтили как святого. Кухарка наверняка готовит суп из черепахи, лобстеров и жаркое из упитанного теленка.
Олимпия вернулась к действительности лишь тогда, как миссис Торн набросила ей на плечи короткую черную накидку. Опустив взгляд ниже, на корсаж платья и юбки, она высвободилась из рук модистки и поспешила к зеркалу. Мастерицы бросились за ней и окружили, любуясь ее отражением в зеркале: как рамка из улыбающихся лиц.
– Прекрасно! – воскликнула миссис Торн.
– Прекрасно! – эхом повторили ее помощницы, а Молли добавила:
– Лучше не бывает!
– Вы правы, – пробормотала Олимпия и, поправив очки на носу, направилась к двери.
За ее спиной раздавались приглушенные возгласы, но она их не замечала, направляясь к своей цели: соседнему номеру. Она не постучала, даже не задумалась: можно ли? – просто дернула за ручку, вошла и, захлопнув дверь за собой, начала:
– Это одна из ваших шуточек? Потому что…
Слова застряли в горле от представшего ее взору зрелища: мускулистая спина, упругие ягодицы и длинные сильные ноги. Мужчина ростом в шесть с лишним футов стоял, совершенно обнаженный, в большом корыте перед камином.
Он не двигался, и Олимпии следовало бы отвернуться, а еще лучше – выйти из его номера, сохраняя хотя бы видимость достоинства, но, очевидно, ее мозг не вернулся к прежнему состоянию, поскольку подумала она лишь о том, насколько взрослый мужчина отличается от мальчика.
Ей доводилось видеть мраморные статуи, изображающие обнаженных мужчин. Да кто их не видел? Видела она и картины. Но этот мужчина был живой, еще какой живой! И хоть стоял он без движения, но дышал, и она заметила легкое движение плеч и мышц спины. Его кожа была отнюдь не из мрамора или бумаги и в отблесках пламени камина казалась золотистой. Янтарный свет высвечивал темную поросль, покрывавшую его руки и ноги. От этого зрелища Олимпию бросило в жар, отчего‑то ей стало трудно дышать.
– Мне следовало это предвидеть, – произнес Рипли, поворачиваясь.
Олимпия тоже было повернулась, чтобы выскочить за дверь, вот только ноги отказались ей повиноваться, и она не сумела покинуть его с гордо поднятой головой прежде, чем он потянулся за висевшим на стуле полотенцем и завернулся в него, вернее – прикрылся: широкие плечи, бо́льшая часть спины и ног остались на виду. Сделав шаг, он вышел из ванны. Вода стекала с него и капала на ковер.
