Она предпочла бы не думать, что натворила сегодня утром, но в отличие от Рипли не умела выбрасывать неприятные мысли из головы по собственному желанию.
Казалось, он думает, что у нее есть второй шанс, и наверняка знает, как избежать скандала. С другой стороны, никто из герцогской троицы не попадал в категорию величайших мыслителей мира. А с третьей стороны – почему бы не быть третьей стороне и даже четвертой, кстати? – все знают, что Эшмонт непредсказуем самым прискорбным образом. Никто не мог предугадать, когда он устроит очередной розыгрыш или очередную драку. И ему все сходило с рук. До поры до времени спасали титул, наружность и обаяние, однако год‑два назад из‑за дурного поведения хозяйки лондонских салонов начали исключать его из своих пригласительных списков.
Предположим, Эшмонт не даст ей второго шанса. Не то чтобы она очень уж жаждала этого второго шанса… Да и вообще не все пропало – остается еще лорд Мендз.
В новых обстоятельствах он может показаться ее родителям менее отвратительным кандидатом, чем раньше, если, конечно, еще жаждет быть таковым. Насколько было известно Олимпии, он, возможно, уже нашел себе другую даму, которая захотела стать его библиотекаршей.
Правда, он старик и вообще педант, и у ее родителей приключилась гневная истерика при мысли, что будущий муж их единственной драгоценной доченьки годится ей в дедушки. Если бы Олимпия действительно его любила, то могла бы их уговорить, но ее привлекала исключительно его библиотека.
Когда родители отклонили его приглашение – лорд предложил Олимпии приехать и посмотреть книги, – у нее было ощущение, что она и так знает его собрание досконально, основываясь на том, что она читала и что он ей рассказывал. Лорд с печалью в голосе признался, что его библиотека значительно уступает книжному собранию герцога Мальборо или герцога Роксбурга. Вот только Олимпия чуть не влюбилась в лорда, когда он принес ей отпечатанный лично для нее каталог и Псалтырь в прекрасном переплете работы Кловиса Эва, некогда принадлежавший Маргарите Валуа…
Но как бы то ни было, через несколько дней после того, как ее родители отказали лорду Мендзу, состоялась роковая встреча Олимпии и герцога Эшмонта.
А теперь… роковая встреча с голыми ягодицами герцога Рипли и прочими частями тела… Она вдруг подумала, что и герцог Эшмонт, и лорд Мендз тоже продемонстрировали бы ей обнаженные части тела. И при мысли о супружеской близости с любым из этих двоих ей захотелось вскочить со стула и, вероятно, выпрыгнуть в окно, но в этот миг открылась дверь и ее взору предстал герцог Рипли.
Олимпия прогнала из головы все прочие мысли, сосредоточившись на том, где она и кто она, и на Рипли тоже, потому что он стоял перед ней, затмив для нее весь мир.
– Вы еще не готовы, мадам?
– Нет, и вы не сможете ничего с этим поделать. Мы и так делаем все, что только в человеческих силах. Очень несправедливо со стороны мужчин жаловаться, что женщины тратят уйму времени. Ведь вам‑то одеваться гораздо проще! Вспомните, сколько времени вы возились, чтобы снять эту штуку с моей головы! – Кивком она указала на то, что осталось от венка и фаты. – И после этого вы полагаете, что соорудить вразумительную прическу можно за одну минуту?
– Вижу, вас мучает похмелье.
Это он еще мягко выразился.
– Возможно ли, ваша светлость – или я прошу слишком многого? – чтобы вы попытались, хотя бы самую малость, самую капельку, провоцировать меня поменьше?
– Действительно слишком, но я попытаюсь. Что скажете?
Рипли повел рукой, предлагая полюбоваться его новым нарядом, отчего воображение еще четче нарисовало ей картину, которую она тщетно пыталась прогнать: герцог полностью обнаженный…
Она знала наверняка, что это не подобает леди и что ни к чему хорошему не приведет. Совсем недавно она пожирала его глазами, так сможет ли забыть?
Съеденный сандвич, кажется, способствовал протрезвлению, хотя наверняка она не знала: сравнить‑то было не с чем, – но в голове прояснилось, и теперь она еще сильнее ощущала его физическое присутствие как неодолимую силу.
Тут же на ум пришел жеребец, за которым она наблюдала, когда он крыл кобылу.
«Прекрати. Хватит. Включи разум, – твердила она себе. – Смотри на факты». А простой факт состоял в том, что было очень трудно не замечать физические качества мужчины, когда ты сидишь и вынуждена смотреть на него снизу вверх.
Она опустила взгляд и из‑под ресниц осмотрела его с головы до пят: широкие плечи, на которых едва не трещал по швам черный сюртук, плиссированная сорочка и жилет в полоску, белые брюки и далеко не новые черные ботинки. В правой руке он держал шляпу.
Она уставилась на эту шляпу и попыталась занять свой не в меру активный ум, припоминая названия мужских шляп. Как назвать вот эту?
– Разумеется, сидит не очень, – сказал он, проследив за ее взглядом. – Даже не обсуждается, учитывая, как мы ограничены во времени, хотя портной сделал все, что мог. Эту шерстяную материю лично я ни за что бы не выбрал, да и белье посредственного качества.
Олимпия попыталась представить, что перед ней манекен из магазина, странно одетый манекен, и сказала:
– Согласна: ничего особенного, да и сидит плохо, но по крайней мере брюки закрывают щиколотки. А швы на сюртуке выдержат, если не будете таскать дам на руках.
– А вот жемчужина коллекции.
Рипли подошел ближе, так что женщины попятились, остановился перед зеркалом и надел шляпу, потом сдвинул ее влево, вправо, опять прямо и нахмурился.
– Ужасно! Я похож на банковского служащего. Но это единственная шляпа, которая хотя бы не сваливается с головы. Каким образом народ ухитряется носить готовую одежду, хотел бы я знать?
– Какой из вас банковский служащий! – фыркнула Олимпия. – Да надень вы хоть кепку матроса с баржи, все равно видно, что вы не матрос, к тому же дворянин, хоть и замаскированный, причем не очень умело, надо сказать.
Она сделала неопределенный жест рукой и заключила:
– Сойдет. Вы можете носить что угодно, и все равно останетесь высоким, смуглым и привлекательным…
– Вы серьезно?
– Мужчины остаются привлекательными, даже когда им стукнет сорок и появится брюшко, могут седеть и лысеть, горбиться и шаркать ногами, в то время как нам, женщинам, позволено считаться красивыми самое большее лет до двадцати, а потом нас обзывают старухами, старыми девами, «синими чулками».
Присутствующие женщины возмущенно зашумели.
– Леди не в себе, – сказал им Рипли. – Вы потрудились на славу, и сейчас она выглядит совсем не как старая карга, каковой обычно кажется. А теперь, если вы закончили эту канитель с волосами, нам пора идти. Ее светлости не терпится отправиться в путь.
Ей действительно не терпелось. Вопрос лишь – куда…
– Да, намерена.
