– Именно. Не попытаться ли вам заставить работать свой вконец обленившийся мозг и извлечь капельку здравого смысла? У вас повреждена нога.
– Признаюсь, я здорово треснулся, когда свалился лицом вниз, – сказал Рипли.
Наверняка он подвернул ногу, в худшем случае, или просто ушиб. Не из‑за чего поднимать столько шума.
– Я думаю, – согласилась Олимпия. – А теперь смирно. Придержите язык и дайте мне посмотреть. Ах нет. Не обращайте внимания. Знаю, что придержать язык – это выше ваших сил. Хотя бы не шевелитесь. Главное – чтобы вам не стало хуже.
Рипли показалось, что он расслышал, как она подумала: «Идиот вы этакий».
Леди Олимпия была права: он бы тоже в подобной ситуации приказал ей сидеть смирно. Беда в том, что внутренний голос тихо подсказывал Рипли, что травма серьезная, и от этого намека к нему уже подкрадывался страх.
«Не будь ребенком, – приказал себе Рипли. – Не умер же! И крови не видно. Просто немного обездвижил. Ненадолго: на минуту‑другую».
И не из‑за чего тревожиться.
– Посмотрите, что стало с перчатками, – посетовал Рипли, протягивая руки. – Только посмотрите на них!
– Они все равно вам не нравились.
– Дело принципа, черт возьми. – Вероятно, лицо у него было еще грязнее, чем перчатки, но ведь он никогда не отличался красотой, так что ущерб невелик. – И это недостойно джентльмена – упасть физиономией вниз на крестьянском поле.
– Да, вы не роняете своего достоинства, когда валитесь без чувств на званом обеде, после чересчур обильных возлияний, – съязвила она.
– Конечно, ведь пьяный не знает, что роняет свое достоинство. Да и боли не чувствует, что не менее важно.
– Мужчины! – фыркнула Олимпия. – Правая нога?
– Да, нянюшка.
– Или, если хорошенько подумать, может, лучше вас просто пристрелить и положить конец страданиям?
– К сожалению, у нас нет при себе оружия, – вздохнул Рипли. – Надо было позаботиться об этом еще в Патни. Путешествовать безоружным – это, знаете ли… О‑о!
Олимпия осторожно ощупала его ступню.
Все равно… не больно, правда, скорее… возбуждающе. Он ведь мужчина, а когда женщина до него дотрагивается, он непременно почувствует возбуждение, желает того или нет.
– Скажите, где болит, – попросила Олимпия, очень осторожно поворачивая ступню сначала вправо, потом влево и по кругу – должно быть, отрабатывала этот прием на своих братьях и, как он теперь узнал, еще и на беспечных родителях.
Кажется, он тихо вскрикнул, отчего лицо его залила краска, и тут же поспешил сказать:
– Ничего не сломано, я бы почувствовал. Как трогательно, что вы обо мне заботитесь.
– Меня так и подмывает взять вашу ногу и треснуть ею о камень.
– Увы. Тут вокруг только грязь и коровий помет. – Рипли огляделся по сторонам. – Нет, еще овечий. Впрочем, я в этом не разбираюсь – вообще ничего не смыслю в сельском хозяйстве.
Олимпия встала и, подбоченившись, воззрилась на него.
– Я не могу вас тут бросить, как ни велик соблазн.
– Почему бы нет? Кучер знает, куда ехать.
Он вполне способен подняться, сказал себе Рипли. Ему не придется забираться в дилижанс ползком. По крайней мере, можно допрыгать на одной ноге. Только не ныть, не обращать внимания на жуткую боль в стопе. Случались переделки и похлеще: драки, падения с лошади в сумасшедшей скачке – и ранения были куда серьезнее.
Но тогда он был пьян и боли не чувствовал!
Ничего: трезвый ли, пьяный, – но сейчас у него нет времени изображать инвалида. Нужно немедленно вернуться в Лондон, кое‑что посоветовать Эшмонту и, если понадобится, заставить его силой отправиться за невестой. А еще надо все уладить, чтобы из‑за свадебного фиаско не вышло дуэли, чтобы никого не покалечили или, не дай бог, убили. И прежде всего нужно как можно дальше оказаться от леди Олимпии и затащить в постель какую‑нибудь девицу.
– Это все из‑за туфель, – сказал Рипли. – Нельзя бегать по полю, среди кроличьих нор, в вечерних туфлях, которые надеваешь на свадьбу.
Такая обувь защищает ногу от сырости ничуть не лучше комнатных шлепанцев. Но разве раздобудешь приличные сапоги за столь короткий срок, хоть в Патни, хоть еще где. Спасибо еще, гостиничные слуги, как могли, постарались высушить и вычистить эту нарядную пару.
– Давайте помогу вам встать, – предложила Олимпия. – Вам ни в коем случае нельзя опираться на правую ногу.
– Да знаю я. Позовите кучера, а сами останьтесь возле лошадей.
– Я могу помочь вам дойти до кареты.
– Мне придется ползти. Нет‑нет, не хочу испортить этот прекрасный сюртук. Ступайте за кучером.
Олимпия оглянулась через плечо.
– Он все еще возится с упряжью. Интересно, что так напугало пристяжную?
– Кучер просто на что‑то отвлекся. Лошади еще выходят из повиновения, если возница пьян, а так они смирные. Будьте добры, приведите парня сюда.
– Он ниже меня, вам будет непросто.
– Зато крепче. Просто приведите его, пожалуйста.
Она улыбнулась, возвышаясь над ним.
– Нет. Мне, может, нравится видеть вас беспомощным.
Она была удивительно привлекательна сейчас, когда стояла так над ним, подбоченившись. Он даже подумал, что мог бы подцепить здоровой ступней ее за лодыжку, и она упала бы на него… если бы не была невестой его безмозглого друга!
Олимпия протянула ему руку, чтобы помочь встать.
– Если вы попытаетесь меня поднять, упадете сами, – предупредил Рипли.
– Да нет же! – возразила она. – Я просто буду вашей опорой, чтобы не наступили на поврежденную ногу.
– Вы не выдержите: я тяжелый, – продолжал сопротивляться Рипли.
– Так все говорят.
– Я встану сам, а вот дойти до кареты – вряд ли. Прошу вас, приведите кучера!
– Как же мне хочется дать вам по голове! Вы рухнете, бездыханный, и я оттащу вас за ногу, или за руку, или за уши. Правда, это займет уйму времени. – Она подняла голову к темнеющему небу. – Похоже, скоро пойдет дождь. Опять.
Рипли рассмеялся, позабыв и про боль в ноге, и про испорченную во второй раз одежду. Оттолкнувшись одной рукой, он перенес вес тела на левую ногу, сделал рывок, пытаясь подняться, и был рад найти опору в виде прекрасных плеч Олимпии, потому что даже малейшее давление отзывалось в правой ноге жгучей болью. Он сумел сдержать крик, только застонал, но ничего не мог поделать с лицом, которое исказила гримаса.
– Представьте, что я у вас вместо костыля, – сказала Олимпия. – Вот и хорошо. Я не сломаюсь. Вообще‑то я не кисейная барышня: потаскайте‑ка туда‑сюда библиотечные лестницы и вверх и вниз книги, а ведь некоторые из них весят ого‑го из‑за густой позолоты.
