Книга Убойная фарцовка, страница 20. Автор книги Илья Рясной

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Убойная фарцовка»

Cтраница 20

– Осталось дело за малым – вычислить их, – отметил Маслов.

– Знаете, ребята, – Лаптев щелкнул ногтем по стоящей перед ним на столе гипсовой фигурке милиционера с жезлом. – Мне семнадцать было в сорок третьем, я на фронт всеми правдами и неправдами рвался. И попал в морскую пехоту. «Черная смерть» нас называли. Рота моей второй семьей стала. Дядя Гоша, громадный такой помор с Архангельска, феноменально сильный человек, в рукопашной немцев убивал ударом кулака, вообще меня за сына держал… Какие люди были! Ни себя не жалели, ни врагов. В конце 1943 года мы пошли в десант под Эльтигеном, около Керчи. И в ту полоску крымской земли зубами вцепились. Каждый знал, что, пока мы живы, этот берег, прозванный Огненной Землей, не отдадим. И не отдали. А потом вошли в Керчь и освободили ее… Ад тогда в Крыму был настоящий! Десант за десантом – мы вгрызлись в крымскую землю. И нам сопутствовала удача. Потому что адмирал, который посылал нас в бой, был талантлив и удачлив. И мы верили в него, как в самого себя. И даже больше…

Полковник вздохнул.

– Это был Богатырев. Признанный мастер десантных операций. Сейчас эти слова звучат как былинные сказы. Новороссийский десант. Десант на Эльтиген. Десант на Малую Землю, прославленную повоевавшим там Брежневым. А на год раньше, в 1942 году Богатырев оборонял от отборных фашистских частей Новороссийск, сам ходил с автоматом в бой и не сдал Новороссийский порт… Человек-легенда. Наша Родина перед ним в большом долгу, ребята…

Уланов удивленно посмотрел на начальника отдела. Он знал, что тот служил в морской пехоте, но неохотно об этом вспоминал. И об Эльтигенском десанте не говорил ни разу.

– Сколько раз адмирал давал пинка смерти, – Лаптев сжал кулак. – И она, злопамятная, настигла его вот так, по-подлому.

– К сожалению, мы не выбираем свою смерть, – произнес Маслов. – Она выбирает нас.

– Верно говоришь, – глаза Лаптева как-то влажно блеснули. – Только мне стыдно. Это наш позор, ребята, что в нашем городе убивают боевых адмиралов. И не гитлеровцы, не диверсанты, а уголовная мразь. И этот позор надо смыть.

– Возьмем мы их, Тимофей Сергеевич, – заверил Маслов. – Обязательно возьмем…

Руководители следственно-оперативной группы сразу вцепились в версию с МГУ. Геннадий Штемлер поручил муровцам ее отработать, при необходимости привлекать следователей, подключать хоть всех без исключения сотрудников группы, лишь бы был результат. Тем более какая-то база для работы уже была. Нашли еще одного человека, видевшего молодых людей в день убийства около подъезда адмирала.

Штемлер прекрасно знал цену стандартным фотороботам, изготавливаемым в криминалистических подразделениях, – все лица друг на друга похожи как близнецы. Поэтому позвонил своему старому знакомому – известному художнику Илье Глазунову и попросил посодействовать.

Глазунов считался личностью неоднозначной – с одной стороны, почти придворный художник, писал портреты зарубежных президентов и российских государственных деятелей. С другой – отличался некоторым вольнодумством и любил шокировать публику. На его персональную выставку в конце семидесятых годов очередь стояла вокруг всего Манежа чуть ли не в два оборота.

В СССР открытая критика существующего строя, мягко говоря, не приветствовалась, поэтому в искусстве сложился особый язык намеков, полунамеков и иносказаний. И интеллигенция разделилась на «намекателей» – тех деятелей искусства, кто в своих произведениях изящно, как-то исподтишка вворачивал: «не все в порядке в Датском королевстве, а в магазинах мяса не хватает». И на «ловцов намеков» – тех, кто с детства на одиночных или групповых медитациях на московских или питерских кухнях учился ловить эти намеки, а поймав, впадать в восторженный транс. Последние и ломанулись толпами на выставку Глазунова. Им было в диковину смотреть на экспозицию, которая была даже не фигой в кармане, а фигой демонстративной. Помимо женских портретов в натуральных жемчугах и иллюстраций к Достоевскому, там было, например, огромное полотно «Мистерия ХХ века» с десятками втиснутых в странную композицию лиц великих исторических деятелей России, при этом стиль их изображения, перечень героев были очень далеки от коммунистических канонов. Похоже, в душе Глазунов был русофилом, возможно, монархистом или хотел казаться таковым. Он всегда был против. Но как-то слегка. Чтобы было не обидно тем, против кого он был. Поэтому процветал и вполне был встроен в существующую советскую систему, которая иногда напоказ нуждалась в альтернативных точках зрения. В общем, художник был значимой фигурой, умудрявшийся отлично сидеть на нескольких стульях, быть своим и среди партийных деятелей, и среди диссидентов. Такой феномен. При этом заслуги его перед искусством были неоспоримы. Особенно в деле подготовки молодых художников.

Глазунов охотно согласился оказать помощь в раскрытии столь вопиющего преступления. И прислал своего студента из художественного института имени Сурикова. Парень этот со слов маститого художника обладал потрясающим чутьем и мастерством портретиста.

Рисовал молодой живописец портреты в палате госпиталя Бурденко, где лежал генерал-полковник и куда пригласили второго свидетеля. Худой, с нервным лицом и печальными глазами парень тихо сидел в уголочке, внимательно слушая описания, и что-то чертил в альбоме. Под конец положил лист. Генерал посмотрел критически, а потом широко улыбнулся:

– Почти в точку. Талант… Только вот подправить надо.

– Подправим, – заверил художник.

Итак, следствие имело портреты «термитов» – правда, неизвестно, какой степени схожести с оригиналом, но все-таки это уже кое-что. Было их общее описание: рост, телосложение. Оба злодея были невысокие, худосочные. У девушки отмечался большой нос, на котором приютились дымчатые очки.

С этими исходными данными можно было работать. И Уланов направился на журналистский факультет МГУ.

Журфак был расположен на проспекте Маркса в историческом строении – так называемом втором доме дворян Пашковых. Эта городская усадьба в 1830-е годы была перестроена под аудиторный корпус Московского университета. В 1952 году сюда с помпой въехал только что образованный журналистский факультет. Из его окон можно было рассмотреть и длинное желтое здание Манежа, и красную кремлевскую стену с островерхими башнями, увенчанными рубиновыми заездами.

Уланов бывал здесь не раз. Приходилось встречать по просьбе дяди после поздних занятий племянницу, которая училась в школе юного журналиста.

Несмотря на каникулы, в университете было столпотворение. Начинались вступительные экзамены, вчерашние школьники мечтали приобщиться к этому элитному храму образования. В коридорах с высоченными, как и положено в старинных усадьбах, потолками кучковались холеные, хорошо одетые, нарочито остроумные студенты. Пока Уланов протискивался между ними, у него уши в трубочку свернулись от жужжащего звукового фона, в котором пробивалось то и дело: «Ах, божественный Набоков… Ох уж этот шарлатан Феллини… Почитайте этот роман Дюрренматта»… Да, тут вам не валенками по паркету. Тут вам интеллектуальная элита!

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация