– Помню. Больше ста квартирных краж.
– Точно. Вот эти домушники и писали письма, как подлый майор их жестоко возил мордой о стол в комнате для допросов.
– А ты возил? – полюбопытствовал Уланов.
– Было дело… И чайку наливал, и сигаретами угощал. Чего только для достижения психологического контакта не сделаешь.
– Это уж да.
– Даже анашу курить давал, когда домушник еще пять эпизодов взять пообещал и подельника сдать. Кстати, про это тоже написали…
– Что-то не заметно, что ты особо переживаешь.
– Я? Переживаю? – Туляков поднял глаза на Уланова. – Почему ты так решил?
– Пятнадцать лет службы коту под хвост.
– Ну и что теперь? Умереть и не жить?.. Вот ты думаешь, я тупой и несговорчивый? И не знал, что голову в пасть льву сую? Наивный такой, надеялся на справедливость?.. Да ничего подобного! Мне просто убедиться хотелось.
– В чем?
– Что мне с ними не по пути. Я могу анашу дать жулику покурить. Могу в ухо засветить. Все, чтобы город чище сделать. Ведь для уборки территории нужна жесткая метла, Миша. Но я не могу одного – деньги взять с жулика. А они наоборот – в ухо дать не могут. А деньги взять – вполне…
– Ладно, это еще не система.
– Будет системой. Ты не видишь, куда все идет? – Туляков обвел вокруг себя рукой. – Мастером на ЗИЛ вернусь. Я там уже работал. Поработаю еще.
– То есть ты в тонусе?
– Конечно. И мне плевать на них на всех. Только город жалко, который им достанется, когда мы все уйдем…
Следующим вечером Уланов встретился со своим дядей, которому с кипящим в груди возмущением поведал эту историю.
Тот выслушал совершенно спокойно и усмехнулся:
– Да, наши откомандированные ребята решили взять быка за рога.
– Вот я не пойму, – произнес Уланов. – Для меня всегда чекисты были примером для подражания. Это разведчики, смершевцы. Это стойкость и верность… А сейчас что?
– Есть и верность, и стойкость. Есть и герои. Есть и не совсем герои. Не ровняй всех под одну гребенку. Это методологическая ошибка.
– Почему они такое творят?
– Не принимай близко к сердцу. Бывает. У них работа такая – Родину любить, – хмыкнул Георгий Петрович.
– А чего, не надо ее любить? – встрепенулся немножко задетый его тоном Уланов.
– Надо. Но они любят ее за деньги, за хорошую зарплату и спецпайки. И однажды могут полюбить деньги больше, чем Родину. Такой процесс ты и удостоился наблюдать.
– Вот милиция может иногда взять на лапу. Особенно в республиках. Но чекисты в таком паскудстве замечены же не были.
– Мало ты знаешь о моих коллегах, племяш. Вон, был я недавно в Ростовской области. Там оперативника из областного управления расстреляли – умудрился со священнослужителей за покровительство и передвижения по службе набрать миллион рублей.
– Сколько?!
– Миллион. Или чуть больше. А ты про каких-то азербайджанцев, – хмыкнул Георгий Петрович. – Привыкай.
– Что значит привыкай?
– А ты хоть понимаешь, что происходит?
– Нет. Уже не понимаю…
– Твое счастье… Началась системная переоценка ценностей в управляющих структурах, племянничек. И моральный кодекс строителя коммунизма уже не в чести. Старые ценности никому не интересны.
– А новые какие будут?
– Такие, которые тебя не порадуют.
– Что это значит? – испытующе уставился на дядю Уланов.
– Термин такой есть – перерожденчество.
– Мутация.
– Во-во. Мутация… Мутации бывают полезные и вредные.
– Бывают еще смертельные для вида.
– Смертельная – еще неизвестно. Но что вредная – факт.
– И что дальше?
– Ох, это вопрос вопросов… Где бы найти провидца, у которого есть ответ… Все, Миша. Услышал, забыл. Языком не болтаешь. В правдолюбы не лезешь. Понятно?
– Как не понять, – кивнул Уланов, понимавший это отлично уже тогда, когда уговаривал Тулякова не лезть на рожон.
– Я в тебе и не сомневался, – усмехнулся Георгий Петрович и оживился: – Ну что, племяш, выпить есть чего?.. Коньяк дагестанский? Так наливай, не томи…
Глава 4
Капитан Конёнков стоял рядом со столом президиума красный как рак. В первые минуты он еще чего-то пытался объяснять, возражать. Но вскоре понял, что добром его протесты не кончатся и благоразумно замолчал.
За то, что он бросил Лизу в чужом городке на произвол судьбы и уехал, как выяснилось, вовсе не по служебным делам, а на день рождения жены, его вытащили на суд офицерской чести.
Большими полномочиями этот общественный орган не обладал. Мог только рекомендовать руководству принять к провинившимся дисциплинарные меры. Однако боялись его как огня. Стоять у позорного столба в актовом зале и выслушивать мнения товарищей о твоем неблаговидном поведении – это серьезный удар по самолюбию. Попадали в сферу рассмотрения офицерского собрания обычно проступки, по которым по закону не предъявишь претензии, но с точки зрения морали они выглядели неподобающими. В основном пропесочивали пьяниц и гуляк. На предыдущем заседании рассматривали дело инспектора из третьего отдела, забросившего семью и спутавшегося с валютной проституткой. С одной стороны, лезть в чужую личную жизнь не совсем тактично. С другой – ведь помогло же, вернулся человек в семью.
– А ты слышал, что МУР, как и разведка, своих не бросает? – напирал старый опер из разбойного отдела.
– Но… – блеял что-то Конёнков.
– Никаких тебе но. Это вообще не обсуждается.
– Вообще за такие дела бьют по морде, – подал голос Леша Викентьев.
Конёнков кинул на него настороженный взгляд – о горячем нраве и тяжелой руке бывшего омоновца ходили легенды.
– Ну, вы тут суд чести в суд Линча не превращайте, – снизил градус дискуссии председательствующий. – Мы даем моральную оценку поступка.
– А по морали – это все аморально, – вбил гвоздь Викентьев.
В общем, оттоптались на Конёнкове капитально. Надо думать, ему хватит этого надолго.
Когда разошлись после судилища по кабинетам, Лиза вздохнула, усаживаясь за свой стол:
– Зачем я это все вытащила? Жалко дурака. Думала, его инфаркт прямо в зале хватит.
– Правильно сделала, – уверенно произнес Уланов. – Это вопрос принципиальный. Мы друг за другом должны быть как за каменной стеной. Тут только слабину дать – и стены эти быстро не из камня, а из картона станут.
Действительно, главная муровская традиция – никогда ни при каких обстоятельствах не оставлять товарища без прикрытия. Это вдалбливалось с первых дней работы. Бесчестие и отступление для муровца всегда было хуже смерти. И если забыть о традициях, написанных кровью легендарных предшественников, то МУР быстро превратится в разношерстную компанию людей с разными взглядами и интересами. Тогда положиться будет не на кого в трудную минуту. И на амбразуры никто не кинется. И не защитит людей. Такого допустить нельзя…
