– Согласен.
– Хорошие результаты! – хвалит Рокки и собирается уйти обратно.
– Погоди! У меня есть еще! Гораздо больше!
– Больше, вопрос? – Эридианец замирает. – Хорошо.
Прислонившись к лабораторному столу, я слегка постукиваю по «аквариуму».
– Я создал тут венерианскую атмосферу. Почти. Воздух на Венере на 96,5 процента состоит из углекислого газа и на 3,5 процента из азота. Сначала я закачал только углекислый газ. Таумебы чувствовали себя прекрасно. А потом я добавил азот, и они погибли.
Рокки от изумления приподнимает туловище.
– Все погибли, вопрос? Мгновенно, вопрос?
– Да, – киваю я. – За считаные секунды. Все погибли.
– Азот… неожиданно.
– Да, весьма неожиданно! – говорю я. – Я повторил эксперимент для атмосферы Терции. Только углекислый газ: таумебы живы. Добавляю диоксид серы: таумебы живы. Добавляю азот: бац! Все таумебы мертвы!
Рокки рассеянно постукивает по стенке туннеля.
– Очень-очень неожиданно. Для эридианских организмов азот безвреден. А многим нужен.
– Так же и на Земле! – горячусь я. – Земная атмосфера на 78 процентов состоит из азота.
– Я сбит с толку, – признается Рокки.
И не только он. Я озадачен не меньше. Мы оба думаем об одном и том же: если все живые организмы произошли от единого источника, то почему для двух биосфер азот жизненно необходим, а для третьей ядовит?
Азот совершенно безвреден и почти инертен, когда находится в газообразном состоянии. Обычно он существует в виде двухатомного газа N2, которому едва ли захочется вступать с чем-либо в реакцию. На человеческий организм азот не оказывает никакого влияния, хотя каждый наш вдох на 78 процентов состоит именно из этого газа. Что касается Эрид, то в ее атмосфере львиную долю занимает аммиак – соединение азота с водородом. Как занесенное из космоса семя жизни сумело прорасти на Земле и Эрид – на планетах, где царит азот – если даже малое количество азота для этого зародыша смертельно?
Полагаю, ответ прост: какая бы форма жизни ни прилетела из космоса, она явно не боялась азота. А таумебы, которые появились позже, боятся.
У Рокки от уныния подкашиваются ноги.
– Дело плохо. В воздухе Терции восемь процентов азота.
Я сижу на табурете, скрестив руки на груди.
– В воздухе Венеры три с половиной процента азота. Та же проблема.
Туловище Рокки припадает еще ниже, а голос опускается на целую октаву:
– Безнадежно. Воздух Терции изменить нельзя. Воздух Венеры изменить нельзя. Таумебу изменить нельзя. Безнадежно.
– Изменить воздух Венеры или Терции мы не силах. Но, может, мы сумеем изменить таумебу? – рассуждаю я.
– Как, вопрос?
Я беру со стола планшет и пролистываю свои записи по эридианской физиологии.
– Эридианцы болеют? Страдает ли ваш организм внутренними недугами?
– Некоторые да. Очень-очень плохо.
– А как ваш организм убивает болезни?
– Эридианское тело закрыто, – поясняет Рокки. – Открывается только во время еды или откладывания яйца. Когда щель закрывается, область изнутри надолго раскаляет приток горячей крови. И это убивает все болезни. Болезнь может попасть в организм только через рану. Тогда все очень плохо. Организм изолирует инфицированную область. Жар от горячей крови убивает болезнь. Если болезнь быстрая, эридианец умирает.
Иммунная система отсутствует в принципе. Только жар. Почему бы и нет? Горячее кровообращение доводит жидкость до кипения, и мышцы эридианца начинают сокращаться. А если использовать жар еще и для приготовления и стерилизации поступающей пищи? Кроме того, кожа у эридианцев состоит из тяжелых оксидов (практически каменная), поранить или пробить такую броню крайне сложно. Даже их легкие не обмениваются материалом с внешней средой. Если внутрь попадает патоген, организм изолирует зараженную область и кипятит. Эридианское тело – почти неприступная крепость. А человеческое тело скорее напоминает не имеющее границ полицейское государство.
– Люди устроены совсем иначе, – замечаю я. – Мы постоянно болеем. У нас очень мощная иммунная система. К тому же мы находим лекарства от болезней в самой природе. Они называются «антибиотики».
– Не понимаю, – жалуется Рокки. – Лекарства от болезней находите в природе, вопрос? Как, вопрос?
– Другие земные организмы развили в себе защиту от тех же болезней. Они вырабатывают химические вещества, которые убивают болезнь, не повреждая остальные клетки. Люди съедают эти вещества, и болезнь погибает, но клетки человеческого тела остаются нетронутыми.
– Удивительно! У эридианцев такого нет!
– Впрочем, система несовершенна, – признаю я. – Сначала антибиотики работают прекрасно, а потом, с годами, становятся все менее эффективны. И, наконец, перестают помогать вовсе.
– Почему, вопрос?
– Болезни меняются. Антибиотики убивают почти всю болезнь в организме, но какая-то ее часть выживает. Используя антибиотики, люди невольно обучают болезни, как бороться с лекарствами.
– А! – Туловище Рокки слегка приподнимается. – Болезнь развивает защиту от вещества, которое ее убивает!
– Да, – отвечаю я, указывая на «аквариум». – А теперь представь, что таумеба – это болезнь. А азот – антибиотик.
Рокки застывает, а потом резко выпрямляется в полный рост.
– Понимаю! Надо сделать среду почти смертельной! Вырастить таумебы, которые выживут. Сделать среду более смертельной. Вырастить тех, кто выживет. И снова-снова-снова!
– Именно! – радуюсь я. – Нам необязательно понимать, почему или как азот убивает таумеб. Нужно лишь вывести азотоустойчивое поколение.
– Да! – кричит Рокки.
– Отлично! – Я хлопаю по крышке «аквариума». – Сделай мне десять таких, только поменьше. И предусмотри устройство, которое позволит извлекать партии таумеб, не прерывая ход эксперимента. А еще понадобится очень точная система подачи газа, чтобы я мог четко контролировать объем азота, закачанного в камеру.
– Хорошо! Сделаю! Сейчас же!
Рокки опрометью мчится в спальный отсек.
* * *
Я проверяю результат спектрограммы и расстроенно качаю головой.
– Плохо. Полный провал.
– Грустно, – раздается голос Рокки.
Я задумчиво подпираю кулаком подбородок.
– Может, я попробую отфильтровать токсины?
– Может, ты сосредоточишься на таумебах? – Когда Рокки язвит, он выдает особый йодль. И сейчас этот йодль слышится очень явственно.
