У заболевших эридианцев погибли все клетки? Звучит жутко. И напоминает лучевую болезнь. Как же я объясню это Рокки? Может, и не придется. Ведь, если эридианцы – опытные космические путешественники, тогда понятие радиации им знакомо. Мы с Рокки еще не договаривались о слове «радиация», значит, пора заполнить очередной пробел.
– Нужно слово: быстродвижущиеся атомы водорода. Очень-очень быстро.
– Горячий газ.
– Нет. Еще быстрее. Очень-очень-очень быстро.
Рокки растерянно качает туловищем.
Тогда я пробую зайти по-другому.
– В космосе есть атомы водорода, которые движутся очень-очень-очень быстро. Почти со скоростью света. Они были созданы звездами очень-очень-очень давно.
– Нет. В космосе ничего нет. Космос пустой.
– Но это не так! В космосе есть атомы водорода. Очень-очень быстрые атомы.
– Понятно.
– Ты не знал?!
– Нет.
Я изумленно таращусь на Рокки. Как могла цивилизация освоить космические полеты, но не узнать о радиации?!
* * *
– Доктор Грейс.
– Доктор Локкен, – поздоровался я.
Мы уселись за стальной столик друг против друга. Помещение было тесное, но по меркам авианосца просто огромное. Я не совсем понимал, для чего изначально предназначалась эта каюта, да и на табличке с названием стояли китайские иероглифы. Может, штурман изучал здесь карты?
– Спасибо, что уделили мне время, – поблагодарила Локкен.
– Без проблем.
Мы старались избегать друг друга. Наши взаимоотношения эволюционировали от «взаимной антипатии» до «сильной взаимной антипатии». Я был виноват в конфликте не меньше ее. Просто наше общение не задалось с самого начала, несколько месяцев тому назад в Женеве, и мы до сих пор так и не поладили.
– Я, конечно, не вижу в этом необходимости.
– Я тоже, – кивнул я. – Но Стратт настаивает, чтобы вы согласовали вопрос со мной. И вот мы здесь.
– У меня возникла идея. Но я хочу узнать ваше мнение. – Она положила на стол папку. – На следующей неделе CERN опубликует этот предварительный проект. Я там всех знаю, и мне дали ознакомиться с документом до выхода в печать.
– Хорошо, и о чем он? – спросил я, открывая папку.
– Наконец, удалось выяснить, как астрофаги накапливают энергию.
– Да ладно! – Я чуть не поперхнулся. – Серьезно?
– Да, и, честно говоря, это удивительно! – Локкен указала на таблицу на первом листе. – Если коротко, все дело в нейтрино
[111].
– Нейтрино? – Я тряхнул головой. – Как же, черт возьми…
– Знаю, звучит нелогично. Но каждый раз, когда погибает астрофаг, происходит нейтринная вспышка. Ученые даже отвезли несколько астрофагов в нейтринную обсерваторию IceCube
[112] и прокололи их в основной скважине с детекторами. И тут же последовал мощный выброс нейтрино. Только живые астрофаги хранят в себе нейтрино, причем их там невероятно много.
– Но как он образовывает нейтрино?
Локкен пролистала несколько страниц и указала на другую таблицу.
– В этом вы разбираетесь больше меня, но микробиологи уже подтвердили, что в астрофагах полно ионов
[113] свободного водорода – чистые протоны
[114] без электрона – которые мечутся внутри клеточной мембраны.
– Да, помнится, я читал об открытии, сделанном группой российских ученых.
Она кивнула.
– По мнению специалистов CERN, хотя они и не понимают, как именно это происходит, когда протоны, движущиеся на достаточно больших скоростях, сталкиваются, их кинетическая энергия преобразуется в два нейтрино с противоположными векторами импульса.
Я откинулся на спинку стула.
– Очень странно, – недоуменно произнес я. – Масса не образуется вот так запросто.
– Не всегда, – возразила Локкен. – Иногда гамма-лучи, проходя близко к ядру атома, спонтанно превращаются в электрон и позитрон. Это называется «образование пары». Это известный феномен. Однако мы никогда не слышали, чтобы подобным образом появлялись нейтрино.
– Вообще, похоже на правду. Честно говоря, я не особо погружался в ядерную физику. И даже не знал об образовании пар.
– О, прелюбопытная штука!
– Верю.
– Ладно, не буду грузить вас сложными подробностями: например, существует несколько видов нейтрино. А еще они могут осциллировать, то есть перерождаться, друг в друга. В сухом остатке мы имеем следующее: нейтрино представляет собой крайне малую частицу с массой порядка одной двадцатимиллиардной массы протона.
– Минуууточку! – встрепенулся я. – Мы знаем, что температура астрофагов всегда 96,415 градуса Цельсия. А температура – это скорость частиц внутри. Следовательно, можно вычислить…
– Вычислить скорость частиц внутри, – подхватила она. – Да. Нам известна средняя скорость протонов. И их масса. А значит, и их кинетическая энергия. Я догадываюсь, куда вы клоните, и отвечу: «Да!» Они находятся в равновесии.
– Ух ты! – Я хлопнул себя по лбу. – Поразительно!
– Да!
Вот и ответ на давно мучивший всех вопрос: почему у астрофагов именно такая критическая температура? Не выше и не ниже? Астрофаги производят пары нейтрино, сталкивая между собой протоны. Чтобы запустилась реакция, протоны должны сталкиваться с большей кинетической энергией, чем энергия массы двух нейтрино. Если выстроить расчеты в обратном порядке, отталкиваясь от массы нейтрино, можно узнать, с какой скоростью должны сталкиваться протоны. А когда вы найдете скорость частиц в объекте, станет известна его температура. Для получения достаточной кинетической энергии, необходимой для образования нейтрино, температура протонов должна составлять до 96,415 градуса Цельсия.
