– Ничего себе! – воскликнул я. – Получается, любое превышение температуры больше критической заставит протоны сталкиваться сильнее!
– Да. Они образуют нейтрино, и при этом еще остается неизрасходованная энергия. Далее врезаются в новые протоны и так далее. Любая тепловая энергия, увеличивающая критическую температуру, быстро превращается в нейтрино. А если температура оказывается ниже критической, протоны замедляются, и производство нейтрино замирает. В итоге: разогреть астрофаг больше 96,415 градуса не выйдет. По крайней мере, ненадолго. А если он остывает, то использует запасы энергии для восстановления температуры – точно, как все теплокровные организмы.
Локкен дала мне время переварить услышанное. Ученые из CERN совершили настоящий прорыв. Однако пара моментов все же требовали уточнения.
– Хорошо. Получается, астрофаг создает нейтрино, – проговорил я. – А как он превращает их обратно в энергию?
– Тут все просто, – ответила она. – Нейтрино – это так называемые майорановские частицы
[115]. Для них частица тождественна античастице. В принципе, каждый раз, когда сталкиваются два нейтрино, происходит взаимодействие материи и антиматерии. Они аннигилируют друг с другом и становятся протонами. Точнее, двумя протонами с одинаковой длиной волны и противоположно направленных. А поскольку длина волны протона основана на энергии, в нем содержащейся…
– Длина волны Петровой! – заорал я.
– Именно, – кивнула Локкен. – Энергия массы нейтрино точно совпадает с энергией, обнаруженной в одном протоне излучения Петровой. Это по-настоящему сенсационный документ.
– Невероятно! – Я подпер подбородок руками. – Нет слов. Полагаю, остается единственный нерешенный вопрос: как астрофаги удерживают нейтрино внутри?
– Мы не знаем. Потоки нейтрино постоянно пронзают нашу планету насквозь, не задевая ни единого атома – настолько они малы. Тут дело скорее в длине волны квантовой частицы и в вероятности столкновения. Отмечу главное: нейтрино известны тем, что практически не вступают во взаимодействия. Однако по неизвестной причине астрофаги обладают так называемой «суперсеткой». Ибо ничто не способно просочиться сквозь нее посредством квантового туннелирования
[116]. Это противоречит всем законам физики элементарных частиц, которые, как нам казалось, мы знали, но феномен был доказан неоднократно.
– Ясно. – Я задумчиво постукивал пальцем по столу. – Он поглощает световые волны любой длины, даже те, которые слишком велики, чтобы с ним взаимодействовать.
– Да. И, как выяснилось, он сталкивается с любой оказавшейся поблизости материей, вне зависимости от того, сколь малы шансы столкновения. В любом случае, пока астрофаг жив, он демонстрирует свойства своей суперсетки. Что плавно подводит нас к вопросу, который я и хотела обсудить.
– Ого, так это еще не все?
– Не совсем. – Локкен извлекла из портфеля чертеж «Аве Марии». – Вот для чего вы мне понадобились. Я сейчас работаю над радиационной защитой корабля.
– Конечно! – обрадовался я. – Астрофаги все заблокируют!
– Возможно, – уклончиво ответила она. – Однако для уверенности я должна понимать, как действует космическая радиация. В целом картина мне известна, но я не знаю деталей. Пожалуйста, просветите меня.
– Итак, существует два типа космической радиации, – заговорил я, сложив руки на груди. – Высокоэнергетические частицы, излучаемые Солнцем, и ГКЛ
[117], которые практически повсюду.
– Начнем с солнечных частиц, – попросила Локкен.
– Давайте. Солнечные частицы представляют собой лишь атомы водорода, испускаемые Солнцем. Иногда из-за магнитных бурь Солнце выбрасывает их целым потоком. В остальное время оно ведет себя довольно тихо. А с недавних пор поразившие Солнце астрофаги отбирают у него так много энергии, что магнитные бури стали редкостью.
– Ужасно, – заметила она.
– Да уж. А вы слышали, что глобальное потепление практически сошло на нет?
– Человеческая беспечность в отношении окружающей среды случайно подарила нам дополнительный месяц благодаря перегреву планеты, – грустно улыбнулась Локкен.
– Нам удалось выйти сухими из воды.
– Не слышала такой пословицы, – рассмеялась она. – У нас в Норвегии нет подобного выражения.
– Теперь есть, – улыбнулся я.
Локкен опустила глаза, уставившись на чертеж корабля (как мне показалось, несколько быстрее, чем того требовала ситуация).
– С какой скоростью перемещаются эти солнечные частицы? – наконец, спросила она.
– Примерно четыреста километров в секунду.
– Хорошо. Тогда их можно не брать в расчет. – Локкен сделала пометку на листке бумаги. – За восемь часов «Аве Мария» разгонится до большей скорости. Они не угонятся за кораблем и, тем более, не причинят вреда.
Я восхищенно присвистнул.
– Какой грандиозный проект! Просто не верится! Надо же… астрофаги были бы настоящим сокровищем, если бы не убивали Солнце.
– Согласна. А теперь поведайте мне о ГКЛ.
– Тут все сложнее, – проговорил я. – Аббревиатура ГКЛ означает…
– Галактические космические лучи, – договорила за меня Локкен. – Но они вовсе не космические лучи, верно?
– Верно. Это всего лишь ионы водорода – протоны. Однако движутся они гораздо быстрее. С околосветовой скоростью.
– А почему же их называют космическими лучами, раз они даже не являются электромагнитным излучением?
– Раньше считалось, что являются. И название закрепилось.
– Они исходят из какого-то единого источника?
– Нет, ГКЛ направлены во все стороны. Их испускают сверхновые звезды, которые взрываются по всей Галактике. Можно сказать, сквозь нас постоянно проходят разнонаправленные потоки ГКЛ. И обычно они представляют огромную проблему для космических полетов. Но теперь уже нет!
Я склонился над чертежом корабля в поперечном сечении. Между двумя слоями обшивки имелся зазор в один миллиметр.
– Собираетесь поместить туда астрофагов?
– Планируем.
