Но хуже голода – холод и дождь. Опять-таки идиот: не сообразил захватить с собой свитер и плащевую накидку. Хотя когда было соображать: уходил-то он впопыхах, запихивая в рюкзачок первое, что попадалось под руку. А ведь уже середина осени, ночи долгие, насквозь ледяные, стоит присесть, и по телу начинает ползти непреодолимая дрожь. Заснуть невозможно. За эти четверо суток, проведенных в лесу, Яннер практически и не спал: проваливался иногда в невнятную дрему, из которой его тут же выбрасывало конвульсиями озноба. И – невыносимая, въедающаяся промозглость. Дождь как зарядил в первый же день, так и не прекращается ни на минуту. Даже если он утихает, воздух все равно представляет собой мутную водяную взвесь, пропитывающую одежду. Рубашка на Яннере – хоть выжимай, в ботинках хлюпает, с манжет куртки плюхаются на землю крупные продолговатые капли. Тем не менее он пока еще движется, механически, как заводная игрушка, переставляя онемевшие ноги: поднимается на всхолмления, там лес чуть редеет, спускается во впадины между ними, где приходится по камням, осторожно перебираться через ручьи, огибает круглые, полные почвенной черноты озерца, в которых, как ему кажется, вообще нет дна. Иногда он останавливается ненадолго и, опираясь на ствол дерева или валун, переводит дыхание. Присесть опасается, чувствует, что потом может не встать.
В середине дня он пересекает раскисшую проселочную дорогу, колеи которой полны грязной воды, и сразу же слышится одышливая натуга мотора – по дороге проползает пикапчик в облезлой розово-зеленой раскраске. В кузове его сидят две тощие фемины с винтовками, а между ними, привалившись к кабине, колышется чудовищная туша со вздутым чревом. Яннер догадывается, что это – матка, специально выведенная для непрерывного продуцирования яйцеклеток, читал про такое в исследовании, посвященном жизненному циклу фемин. Он вслед за псом ныряет в кусты. Фемины, видимо задремавшие, его, к счастью, не замечают: козырьки их розовых кепи надвинуты на глаза… А чуть позже он чуть было не наступает на лист росянки – в последнее мгновение, уже коснувшись гребенки шипов, успевает отдернуть ногу: громадные упругие листья с жадным чавканьем схлопываются, образуя конус высотой в человеческий рост.
После этого Яннер, вероятно, теряет сознание. Во всяком случае, он приходит в себя оттого, что в лицо ему тычется мокрый холодный нос. Это пес, который следует за ним уже целых два дня, то приближаясь, то отдаляясь, но упорно не желая оставлять человека. Яннер несколько раз прикидывал – не подстрелить ли его: все-таки пища, но стоило ему взяться за пистолет, как пес, опережая намерение, нырял в какое-нибудь укрытие. Наверное, чувствовал эмоции Яннера: одна из тех полуразумных собак, что были, по слухам, выведены в секретных военных лабораториях еще до войны. Яннер и сам иногда его чувствовал, тоже – голод, страх, слабость, не позволяющая настичь добычу, но одновременно и непоколебимая уверенность в том, что хозяин его наконец накормит.
Сейчас, стоит Яннеру пошевелиться, как пес бесшумно отскакивает и, развернувшись, замирает в охотничьей стойке, еле-еле подрагивая кончиком вздернутого хвоста. Раздается неподалеку какое-то довольное хрюканье, и когда Яннер отрывает голову от земли, то видит сквозь кустарниковую листву что-то вроде шерстистой свиньи, увлеченно раскапывающей землю. Медленно, стараясь не производить ни единого звука, он вытаскивает из-под себя пистолет и прицеливается в жирные складки башки. Хорошо еще, что можно упереть рукоятку в дерн, так надежнее, и все равно дуло пистолета чуть-чуть подпрыгивает, а свинья – он сообразил, что это кабанчик – из-за воды, затекающей на глаза, начинает брезжить расплывчатым, неопределенным пятном. Он знает, что промахнуться ему нельзя. В конце концов просто зажмуривается от отчаяния и нажимает курок…
Ему необыкновенно везет. В каменистом склоне, под лбами плотно стиснутых валунов, обнаруживается почти сухая пещера. Удается даже разжечь костер, хотя после этого вторая и последняя зажигалка практически издыхает. Он жадно глотает горячее полусырое мясо. Рядом также жадно, поматывая головой, чавкает пес. Он уже не боится Яннера и, наевшись, ложится к нему вплотную, благодарно помаргивая коричневыми глазами. Ночь у них проходит спокойно, а утром дождь заканчивается, оставляя после себя беловатый влажный туман. Через пару часов рассеивается и он, превращаясь в легкую дымку, затягивающую горизонт. Проклятый взгорбленный лес тоже заканчивается. Распахивается перед ними равнина, покрытая, будто ржавчиной, пятнами полуистлевшей травы. Покачиваются кое-где метелки выродившихся невзрачных злаков. Яннер срывает их на ходу и жует, выплевывая жесткие ости. Пес, уже совершенно оправившийся, бежит впереди него, то и дело ныряя мордой в низкорослый кустарник. Иногда вспугивает мелких зверьков, которые паническими прыжками уносятся прочь. Тогда он останавливается и недоуменно поглядывает на Яннера: почему хозяин упускает такую привлекательную добычу?
Яннеру, однако, не до охоты. Утренний прилив сил быстро исчерпывается. Телом вновь овладевает тусклая слабость, превращающая мышцы в кисель. Его вновь прохватывает мерзкий озноб. В горле – сухость и жар, регулярно накатываются приступы кашля, поднимающиеся откуда-то из середины груди. Он знает, что серьезно простужен и что лучше бы ему было не рваться вперед, а отлежаться хотя бы день в сухой и теплой пещере. Но он все-таки шаг за шагом продвигается по равнине. У него появилась надежда. Он знает, куда идти. Прошлой ночью, на лысой вершине склона, когда дождь истощился, вероятно тоже устав, а туман на мгновение под порывом ветра развеялся, он увидел вдали крохотный огонек – желтый, помигивающий, предвещающий человеческое жилье. Располагался он между землей и небом, и исчез буквально через пару секунд.
Тем не менее, Яннер убежден, что видел его.
Он убежден, что – видел.
А потому идет и идет, преодолевая умирающий шорох травы.
Там, за равниной, овеваемой легким ветром, за горизонтом, скрытым сейчас туманом, вздымается к небу волшебная гора Арафат.
Издалека
История Москвы – это история Элла Карао. Это история человека, который превратил миф в реальность. В истории иногда такое случается. Прошлое вдруг оживает и становится более ярким, чем настоящее. С Эллом Карао это произошло в четырнадцать лет. Однако прежде чем перейти к его жизни, которая сама похожа на миф, скажем несколько слов о месте, где он появился на свет.
Остров Рабануи – самый северный из островов Океании. От остальных земель метрополии он отделен барьером рифов шириной почти в пять сакелей. Верхушки некоторых рифов видны, но большинство зазубренных каменных пиков скрыто неглубоко под водой. Ни на одной лодке, даже с самой мелкой осадкой, это препятствие не преодолеть. Рифы охватывают Рабануи широкой дугой, и чтобы попасть на остров, нужно сначала плыть далеко на север, а потом осторожно, промеривая глубины, возвращаться на юг. Поэтому корабли на Рабануи практически не заходят. Ну а в период весенних и осенних штормов, когда на три человеческих роста вздымаются к небу зеленые горы воды, он вообще становится недосягаемым с материка.
Жизнь здесь медлительна и однообразна. Женщины собирают моллюсков и съедобные водоросли, покрывающие литораль, ухаживают за рощей хлебных деревьев, плоды которых равномерно делят на всех. Мужчины выходят в море и затем вялят на солнце туши разделанных рыб. Хижины строят из твердого плавника, который собирают на берегу. Квохчут редкие куры – содержать их может только состоятельный человек. Ворочаются в пыли несколько тощих свиней. На площади, как положено, возвышается небольшой зиккурат, сложенный из плоских камней, и ровно в полдень свободного от работы дня, каковым в Океании является каждый восьмой, на него поднимается староста, он же и жрец, и возносит молитвы Великому Тангулагу о мире и благополучии. Зиккурат невысокий, всего три микеля, и потому, вероятно, молитвы неба не достигают.
