– Ну да… – мрачно подвела итог присутствовавшая при разговоре Анчутка. – Мы как крысы, посаженные в лабиринт: дергаемся туда-сюда, в панике, ищем выход, а выхода нет…
Профессор сказал:
– Чтобы найти выход из лабиринта, надо мысленно, в воображении подняться над ним.
Анчутка лишь иронически хмыкнула. Даг, кстати, был с ней согласен: идея сугубо академическая, а вот как это осуществить на практике? И вообще – как жить, если от жизни осталось всего ничего? Анчутка тыкалась носом ему в плечо, шептала, что уже несколько дней совершенно не может заснуть: закроет глаза – крутятся идиотские фильмы, вздрагивает, просыпается. Ей кажется, что они как бы обитают на острове, а вокруг него не вода, не море, а безжизненный серый туман, растворивший в себе весь мир, и он, то есть туман, каждый день, каждый час поглощает по кусочку их жалкой земли, ее все меньше, она неумолимо сжимается, деться некуда, скоро и они тоже растворятся в тумане, не останется ничего – одна безжизненная серая муть…
Анчутка, как и все вокруг, преображается за эти пять дней: отмывает голову от крикливого молодежного разноцветья, меняет брезентовые штаны на джинсы, футболку с иероглифом – на нормальный темно-зеленый джемпер. Оказывается – вполне привлекательная девица, разве что – бледная, с расширенными от испуга глазами, из которых вот-вот потекут слабые слезы. За Дага она цепляется так, будто боится, что, если хоть на секунду отпустит его, то действительно растворится в этом своем сером тумане.
А чем Даг ей может помочь? У него самого примерно такие же ощущения… Идут тяжелые бои вокруг Нагорного Карабаха… Громадный взрыв со множеством жертв происходит в порту Бейрута… Исламский радикал, оскорбленный карикатурой на пророка Мухаммеда, отрезает голову учителю во французской школе, который эту карикатуру продемонстрировал на уроке… Количество заболевших коронавирусом достигает уже шестидесяти миллионов, умерших от него – полутора миллионов человек… В Англии поджигают вышки, построенные для передачи сигнала сети «пять-джи»: граждане убеждены, что они способствуют распространению пандемии… В Ормузском проливе горит танкер с нефтью, торпедированный неизвестными террористами… Китай и Россия начинают сбрасывать доллары… Американские военные корабли вошли в Южно-Китайское море… Лидер Китая призвал сограждан готовиться к грядущей войне с США…
Мир колеблется – так наступает будущее. Раньше оно представлялось Дагу чем-то абстрактным – недоступным, непостижимым, как вечно недосягаемый горизонт, и вдруг оказалось на расстоянии вытянутой руки; волны его прокатываются по реальности, искажая картинку, точно вода, криво бегущая по стеклу. И каждая такая волна, омывая Флигель, обесцвечивает в нем краски и звуки, стирает постепенно предметы, его самого, превращает в тень среди других зыбких теней. Помочь Анчутке он может лишь тем, что не отстраняет ее, когда она в середине ночи однажды прокрадывается к нему в номер. Их любовь, если это так можно назвать, тороплива, сумбурна и напоминает, скорее, судороги отчаяния. Она не возносит, а опустошает. И потому, вероятно, – хотя, быть может, играет здесь роль и кумулятивный эффект стимуляторов – из опустошенности этой всплывают некие сновиденческие ретроспективы. Даг словно проваливается в далекое детство и вновь – был когда-то у него такой эпизод – бежит куда-то, торопится по залитой солнцем Красноармейской улице, тянущейся от Измайловского до Лермонтовского проспекта. Причем в теле – необыкновенная легкость, кажется, оттолкнись от асфальта и дальше полетишь, стремительно, без усилий, лишь иногда, для поддержания скорости, чуть-чуть касаясь земли. А может быть, он и в самом деле летит, ведь дело происходит во сне. И тут, по левой стороне этой улицы, он вместо привычного чахлого садика, стиснутого глухими стенами трех домов, видит странное здание, словно из одного стекла, сияющее, будто бы парящее в воздухе, посверкивающее, как елочная игрушка, ослепительными отражениями. Внутри здания угадываются такие же стеклянные галереи, а по фасаду его пылает солнечной желтизной непонятное словосочетание «REGSTILE HJK». Среди скучно оштукатуренных, четырехэтажных домов оно выглядит пришельцем из иного мира. Это еще что такое? Длится все не больше мгновения. Даг, проскочив вперед, оборачивается, но там, слева, уже снова – кусты, два заморенных тополя, облупленные скамейки… Тем не менее его точно подбрасывает. Даг садится и под тихий шелест Анчутки, тоже вдыхающей и выдыхающей какие-то свои, легкие сны, всматривается в белесую мглу окна.
Сознание у него ясное, прозрачное, словно из хрусталя.
Он теперь твердо знает, что ему следует делать.
Прав был Профессор: им надо действительно «подняться над лабиринтом».
Конечно, сказать легче, чем сделать.
Анчутка, выслушав его, немедленно заявляет, что он просто свихнулся. Тоже подскакивает в постели, как на пружине, и, повернувшись к нему лицом, шипит:
– Ты соображаешь, что говоришь? Ты вообще что-то соображаешь? Мы же сразу – того…
Она крутит пальцами у виска, будто завинчивает под череп тугую гайку.
Слышен даже негромкий скрип.
– А что мы теряем? – спрашивает Даг. – Или ты считаешь, что будет лучше, если твоим родителям сообщат, что ты скончалась от тяжелой формы ковида, и выдадут им тело в пластиковом мешке?
– Не говори так!.. – шепотом кричит Анчутка.
И, словно отталкивая его, трясет растопыренными ладонями.
– Считаешь, что тебе удастся этого избежать?
– Замолчи!..
Даг сам удивляется, с какой безжалостностью он вонзает в Анчутку горячие стрелы слов. Как будто у него появилось неоспоримое право взвешивать и судить.
Анчутка всхлипывает, глотает слезы, а затем с трудом говорит:
– Ладно… Теперь уже – все равно… Я здесь одна не останусь… Куда ты – туда и я…
Гораздо спокойнее реагирует на его идею Профессор. Выслушав Дага, он около минуты смотрит поверх него, вероятно, мысленно изучая проблему с разных сторон, а потом замечает, что чисто теоретически перспектива здесь есть: в безнадежных ситуациях стандартные методы не работают, обеспечить благоприятный исход может лишь нечто «перпендикулярное». Тут я с вами согласен. Это, к сожалению, не означает, что «крылья», на которые вы рассчитываете, будут держать вас в воздухе. Помнится, у Икара они расплавились… Очень, очень рискованно. Впрочем, решать вам…
Проще всего, как ни странно, удается убедить Панародина. Правда, сначала тот смотрит на Дага, явившегося к нему, как на жужелицу или на червяка. Что, в общем, естественно. Это называется – расчеловечивание. Как еще смотреть на того, кого собираешься уничтожить? Только как на низшее, безмозглое существо, не заслуживающее ничего, кроме брезгливости. Однако по мере того как Даг излагает ему свое предложение, Панародин начинает прислушиваться, прищуриваться, причмокивать, бессознательно поглаживать нижнюю часть лица, будто пропуская меж пальцами завитки невидимой бороды, и наконец благосклонно кивает:
– А что?… По крайней мере оригинально. Когнитивный резонанс, говорите?… Психологический гетерозис?… Да… Можно попробовать.
