Десять лет отец удерживал чемпионский титул в тяжелом весе и не проиграл ни одного боя до тех пор, пока Бо «Бомба» Джонсон не вырубил его так, что он потом неделю не мог подняться. Больше отец не дрался. По крайней мере, на ринге. Он стал работать на Сэла Витале в его клубе в Гарлеме – вышибалой вместо боксера и решалой всяких сомнительных делишек вместо бойца. Именно тогда он познакомился с моей матерью – сестрой Сэла. Отец говорил, что Бо Джонсон оказал ему услугу, отобрав титул так, как он это сделал.
– Бо вправил мне мозги, – повторял отец. – Если бы не он, я бы никогда не остановился. И не было бы Джулианы. Не было бы Бенни. Был бы один бокс.
Впервые увидев Бо Джонсона, я невольно задался вопросом: как отцу вообще удалось уцелеть в том бою? Бо Джонсон был самым огромным, самым сильным мужчиной из всех, кого мне доводилось встречать. Он был даже больше моего отца, а его голос звучал, как орган во время мессы: сильный, глубокий, сочный. Я пытался взять такую же ноту, но она находилась ниже моего регистра.
Через несколько месяцев после смерти матери я проснулся от того, что этот голос, наряду со светом, просочился в мою спальню сквозь щель под дверью. Я резко спрыгнул с кровати, подумав, будто обрел рай и в соседней комнате находится сам Бог. Вместе с мамой. К доносившимся голосам – знакомому и чужому, высокому и низкому – примешивалось мяуканье. Я распахнул дверь и замер, щурясь от света и пытаясь прикрыть глаза дрожащими руками. Но матери не было. И Бога тоже, хотя незнакомец в гостиной мог вполне оказаться ангелом-разрушителем. От него не исходили лучи света, но он источал силу. У него не было крыльев, но его руки и плечи бугрились мускулами, а шея была толщиной с его блестящую лысую голову. Он сидел, согнув спину, и его голова нависала над громадными коленями. А когда он ее поднял и встретился со мной взглядом, я словно прирос к полу.
– Бо Джонсон, – запинаясь, пробормотал я и потер кулачками глаза, уверенный, что это сон.
– Он знает, кто я? – прогромыхал Бо.
– Знает, – ответил отец.
– Я все о вас знаю, – закивал я. – Я знаю, что вы – лучший в мире боец. Вы даже лучше папы. И вас все боятся.
– Все? – спросил Во.
– Все, – кивнул я многозначительно.
– Мне не следовало приходить. Он разболтает, – повернувшись к отцу, пророкотал Во.
Он выглядел очень уставшим. А позади него на диване лежало сложенное толстое одеяло; похоже, папа предложил ему у нас заночевать. На моих глазах одеяло шевельнулось. Из его складок послышалось тихое мурлыканье. Вот почему мужские голоса перемежались с кошачьими возгласами!
– Ступай спать, Бенни, – указал мне на спальню отец.
– Я не разболтаю, папа. Я ничего никому не скажу, мистер Джонсон, – пролепетал я.
– Бенни, спать!
Я повиновался, прикрыв за собой дверь. Но растянулся на полу так, чтобы подслушать их разговор через щелку под ней. Они все, даже кошка, старались говорить тихо. Но у больших мужчин зычные голоса, а у детей хороший слух. Я, напрягшись, смог расслышать каждое слово, но ровным счетом ничего не понял.
– Это сделал ты, Бо?
– Я не тронул и волоска на ее голове. Но они повесят это дело на меня, как пить дать назначат меня виновным.
Гостиную заполнила тишина. Вероятно, они догадались, что я подслушиваю, и еще больше понизили голоса. Но через несколько минут отец спросил:
– Что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Отвези ее к Глории. Передай ей это письмо и деньги. И скажи, что деньги еще будут. Я вернусь, как только смогу. В Гарлеме она станет лишь еще одним ртом. Никто и не подумает к ней присматриваться.
– А они ее искать не станут? – спросил отец. – Родные Мод?
– Не думаю. Им и раньше не было до нее никакого дела. С чего бы им озаботиться сейчас? Они только порадуются, что она исчезла.
Я услышал, как кто-то вышел из квартиры, и бегом вернулся в кровать весь в ужасе. Папа никогда не оставлял меня одного. Когда он работал, за мной приглядывала миссис Костьера. А секундой позже дверь в мою комнату распахнул Бо Джонсон. Натянув на голову одеяло, я притворился спящим.
– Тебе не нужно меня бояться. Я не причиняю вреда детям, – сказал Бо. – Я не делаю больно женщинам и детям, – добавил он, и его голос надтреснул, словно Бо пытался сдержать плач.
– Ты сделал больно моему папе, – возразил я тоненьким голоском из-под одеяла.
– Это другое. Мы договорились делать друг другу больно. Мы бились за деньги. Но твой папа – мой друг. Мой единственный друг. – Голос Бо снова дрогнул.
– А куда он уехал?
– Он мне помогает. Он скоро вернется. А я пока побуду у вас. Я очень устал и мечтаю выспаться. Тебе не надо меня бояться.
– Мистер Джонсон?
– Что?
– Я не проболтаюсь, – пообещал я.
– Я тебе верю, Бенни, – прошептал Бо. – Впрочем, у меня нет выбора. Но если ты проболтаешься, мне ты не навредишь. Мне уже никто не сможет навредить. Если ты проболтаешься, ты навредишь своему папе.
– Вы опять его нокаутируете?
– Нет, не я. Не я.
– А кто?
Бо не сказал мне кто. Он только посмотрел на меня большими темными глазами.
– Ты знаешь, почему твоего папу зовут Ламентом? – спросил он.
– Ламент созвучно Ломенто. Его полное имя – Джек Ломенто. Ламент – это прозвище.
– Все так. Но ты знаешь, что оно значит?
– Нет.
– «Ламент» значит плакать, причитать, горевать. Когда твой папа боксировал, его кулаки заставляли взрослых мужчин плакать.
– Но не вас.
– Не меня. А ты знаешь, почему меня зовут Бомбой? – спросил опять Бо.
– Его зовут Бомбой, не зная, когда он взорвется, – тихо пропел я.
Бо улыбнулся, удивив нас обоих. Это была замечательная улыбка. Очень красивая. И мой страх ушел.
– Ты знаешь эту песню, – заметил Бо.
– Я люблю песни, – сказал я.
– Я тоже. А ну, спой ее целиком.
И я спел ему всю песню.
Его зовут Бомбой, не зная,
когда он взорвется.
Его зовут Бомбой, он в Гарлеме
круче всех бьется.
Его зовут Бомбой, потому что
большой он и громкий.
Его зовут Бомбой – берегите
свои перепонки!
Можно мир обойти, но такого бойца не найти.
Если жизнь дорога, не вставай у него на пути!
– Все так, – сказал Бо. – Вижу, ты действительно знаешь, кто я такой.
Я широко зевнул. Стоило страху отступить, как меня начал одолевать сон. Но Бо не закончил.
