– Я свалял дурака! – признался он.
Она встретила его с нескрываемой враждебностью, но
постепенно выражение ее лица несколько смягчилось.
– Откуда вдруг такой взрыв угрызений совести? – недоумевала
она.
– Это не совесть, – объяснил он. – Это бизнес.
– О любом бизнесе можете говорить с моим адвокатом Перри
Мейсоном.
– Только не глупите!
– Какую же глупость вы усмотрели в этом?
– Он богат, ваш адвокат. И зарабатывает за один день
столько, сколько вы не заработаете и за месяц.
– Какое это имеет отношение к делу?
– Я готов быть корректным и рассудительным. Вся эта газетная
шумиха нанесла вам один вред. Вы, вероятно, потеряли и свою работу. Я
компенсирую вам понесенные убытки, но не вижу оснований для вас платить Перри
Мейсону часть ваших денег.
– Кто же ему заплатит, уже не вы ли?
– Не говорите глупостей! Я не такой дурак. Я охотно возмещу
нанесенные мною убытки, но будь я проклят, если поддержу какого-то адвоката
хотя бы центом моих денег.
Она двинулась к телефону, но остановилась в задумчивости.
– Вы добываете деньги своим трудом, – говорил он между тем.
– И лучше пошевелили бы мозгами, до сих пор, по моим наблюдениям, вы их не
очень-то утруждали.
Она вернулась к столу и уселась на ручку большого мягкого
кресла напротив него, перекинув ногу на ногу. Эту позу она подсмотрела на фото
в киножурнале у одной кинозвезды, у которой репортер брал интервью, и находила
ее чрезвычайно эффектной. Дороти Феннер давно отрепетировала ее перед зеркалом,
надеясь использовать при удобном случае. В этой позе была определенная
развязность, непринужденная беспечность, и в то же время она не отвлекала
собеседника от прелестей кинозвезды.
– Давайте покончим с обиняками и выложим наши карты на стол,
– предложил Олдер.
Она ничего не сказала, наблюдая за ним с задумчивым видом.
– Если Минерва Дэнби и написала это письмо, – сказал Олдер,
– то оно абсолютная ложь. Откровенно говоря, я не верю, что его писала она.
Думаю, все это или какая-то мистификация, или просто ловушка, чтобы у кого-то
появилось основание для шантажа.
Дороти Феннер не изменила позы.
– Однако когда та бутылка попала мне в руки и я прочитал это
поразительное письмо, – продолжал Олдер, – мне понадобилось какое-то время,
чтобы обдумать ситуацию и кое-что выяснить. Я начал с наведения справок
относительно той истории в Лос-Мерритос. Она оказалась фальшивкой с начала и до
конца. И я хочу, чтобы и вы мне поверили, что в ту ночь я вообще не видел
Минерву Дэнби. В сущности, я вообще ничем не могу объяснить появление этого
письма.
Теперь он говорил серьезно, по-видимому стараясь убедить ее.
У Дороти Феннер хватило ума, чтобы понять, что самое лучшее теперь в ее
положении было молчание. Она только внимательно наблюдала за ним, чтобы он
видел, что она его слушает, боясь сказать что-нибудь: он не должен догадаться,
что у нее на руках не такие «сильные» карты, каких он опасался; однако она уже
заинтересовалась, как далеко может пойти этот человек и какого рода предложения
он приготовился ей сделать. В конце концов, что плохого, если она его выслушает
до конца? Она в любую минуту может позвонить Перри Мейсону после того, как
узнает, что предложит Олдер.
– Это правда, – сказал Олдер, почти умоляя поверить ему. –
Меня задержали в городе. Я собирался отплыть в тот вечер около восьми, но попал
на яхту лишь после одиннадцати. И дал приказ капитану отплывать, не успев
проверить сводку погоды и не обращая внимания на нее.
Через полчаса после отплытия разразился ужасный шторм и
застал нас далеко в открытом море. Это было страшное дело! Я почти всю ночь
простоял с капитаном на мостике. И когда спросил у него про Минерву Дэнби, где
она, он ответил, что девушка в одной из гостевых кают, и с этим я пошел спать.
Ну, вы знаете, что потом произошло. Утром я ждал ее за
первым завтраком. Когда она не появилась, я послал за ней стюарда. Ее каюта
оказалась пуста, постель застелена. Я подумал, что она успела сойти на берег,
но команда мне подтвердила, что с яхты она не сходила. Море сильно волновалось,
мы набрали воды, и, хотя ничего серьезного не произошло, волны перекатывались
через нижнюю палубу всю ночь. Однако вряд ли можно предположить, что ее смыло
волной за борт, и, по-видимому, столь же маловероятна… другая версия.
– Вы имеете в виду убийство? – спокойно спросила Дороти.
Он рывком выпрямился на стуле. В его глазах появилось
укоризненное выражение.
– Разумеется, нет. Я имел в виду самоубийство. Дороти, не
разговаривайте со мной в таком тоне.
– Понятно, – сказала она, не замечая его просьбы.
– Однако, – продолжал он, – ее тело было найдено, вскрытие
показало смерть от асфиксии в воде, и на этом все кончилось. А затем, по
прошествии времени, мне звонит Пит Кадиц и говорит, что у него есть письмо,
выброшенное за борт с моей яхты «Сейер-Белл». Я не придал его рассказу
серьезного значения, подумал только, что это какая-нибудь шутка. Но, поскольку
он взял на себя труд позвонить мне, я просил его принести мне это письмо,
пообещав заплатить за проезд, и… вот так я попался.
Я не знал, что делать. И как раз собирался начать
расследование этого дела, но тут явились вы и украли это письмо. Вы можете себе
представить, в каком положении я оказался. Если бы это письмо появилось в
газетах… словом, я, должно быть, потерял голову. Ведь гости видели, как вы
выскочили в окно, держа что-то в руках. Они настаивали, чтобы я немедленно
проверил, что у меня пропало, и известил полицию.
Я ужасно боялся, что полиция вас поймает и найдет у вас эту
бутылку, но у меня не было выбора. Я не мог просто сидеть и уговаривать их:
«Ничего особенного не пропало… Наверное, вору понадобилось просто несколько
почтовых марок или что-нибудь в этом роде…» Черт возьми, я оказался в
безвыходном положении, и мне пришлось вызвать полицию.
Но сначала мы, разумеется, попытались догнать вас. К тому
времени, как мы заметили каноэ, я уже понимал, что должно было произойти, а
когда мы прошли между всеми яхтами, что стояли на якорях, я увидел среди них и
вашу и убедился, что не ошибся.
Мне нужно было сочинить какую-то историю для полиции,
поэтому я им наплел про драгоценности, надеясь впоследствии как-нибудь уладить
это дело.
– Вы взяли письмо на моей яхте? – спросила Дороти.
У него было мрачное лицо.
– Вы должны благодарить вашу счастливую звезду, что я взял
его. Иначе вас не было бы в живых уже на другое утро. Я не привык, чтобы меня
припирали к стенке, – а в этом деле, дорогая моя, на карту поставлена моя
репутация.
