– Вас видел кто-нибудь, когда вы входили в гостиницу?
– Я была напугана, – сказала Дороти. – Поэтому обошла
кругом, через черный ход, где камера хранения, и вошла этим путем. Ни одна душа
не сможет доказать, что меня не было у себя в номере.
– Мало того, что вы лгунья, – сердито сказал Мейсон, – вы
еще и дурочка. Почему вы мне лгали?
– Мистер Мейсон, скажу вам честно, я страшно мучилась от
этого, – призналась она. – Я не стала бы вас подводить ни за что на свете. Ведь
я была совершенно уверена, что мне это сойдет с рук и никто никогда ничего не
узнает. А потом, мне-то будет лучше, если вы… в общем, это могло бы подорвать
ваш авторитет, если бы вы…
– Я вас несколько раз спрашивал, – перебил ее Мейсон, –
выходили ли вы из вашего номера, и вы каждый раз уверяли меня, что…
– Знаю, знаю!.. Честное слово, мистер Мейсон, если бы я
знала, что уронила кошелек там, где его нашли, я бы… Я очень сожалею.
– Вы сожалеете, – возмущенно сказал Мейсон, – да как вы
могли, вы… – Адвокат глубоко вздохнул и сказал уже более спокойно: – На нас
смотрят. Кивните головой, будто вас вполне удовлетворило содержание этого
письма.
Она кивнула.
Мейсон с улыбкой положил письмо обратно в портфель,
ободряюще потрепал Дороти по плечу и еле слышно проговорил:
– Ну вот, теперь вы влипли в это дело и меня за собой
втянули.
– Повторяю, он был мертв, когда я пришла туда, – горячо
сказала она. – Я…
– Вы уже наговорили мне тут всякого, в том числе достаточно
врали, – с улыбкой посмотрел на клиентку Мейсон. – Возвращайтесь в свой номер и
помалкивайте. Я попытаюсь спасти что-нибудь из обломков крушения, потому что и
сам в таком положении, что мне приходится это делать. Вы меня здорово впутали!
Неудивительно, что Клод Глостер торжествует! У него, вероятно, есть даже
свидетель, который видел вас в автобусе, когда вы возвращались в город.
Мейсон встал, все еще слегка улыбаясь, взял портфель и
сделал прощальный жест Дрейку и Делле Стрит.
– Продолжайте улыбаться, – сказал он, направляясь к выходу
из зала суда.
Газетные репортеры окружили его тесным кольцом, добиваясь
ответов на свои вопросы. Кое-кто из зрителей то и дело протискивался к нему,
чтобы спросить о чем-нибудь. Мейсон всех с улыбкой отстранял и шел к выходу.
В машине, где они наконец остались одни, Пол Дрейк сказал:
– Ну, Перри, ты чертовски ловко запутал шерифа с этими
подписями, но вся история с кошельком выглядит скверно. Неужели она
действительно обманула тебя и ездила туда, как ты полагаешь?
– Она обманула всех нас, включая себя, – сердито ответил
Мейсон. – Она ездила туда.
– О боже! – воскликнула Делла Стрит.
– Ну а теперь у нас есть время до десяти часов завтрашнего
утра, – сказал адвокат, – и за эти часы мы должны постараться выпутаться из
этой истории.
– Что ты можешь сделать, Перри? – спросил Пол Дрейк.
– Не знаю, – пожал плечами Мейсон. – Они нанесли нам два
удара под ложечку. Первый – когда мы узнали, что Дороти Феннер была там в день
убийства. Это само по себе плохо, а второй – еще хуже.
– Ты имеешь в виду газетную вырезку?
– Да, ее. В ней речь идет о заявлении Олдера о том, что
Дороти Феннер проникла в его дом, украла драгоценности на пятьдесят тысяч
долларов, а потом, чтобы не быть пойманной, прыгнула в воду, когда за ней
погналась собака, и что какой-то мужчина, ее сообщник, ждал ее в каноэ. Правда,
судья распорядился, чтобы члены жюри ознакомились только с датой, когда эта
заметка была напечатана, но ты знаешь людей, Пол, жюри, конечно, проглотит эту
приманку.
– Но разве ты не можешь заявить, что все обстоит не так?
– В том-то и чертовщина, Пол, что не могу. У меня руки
связаны. Я все время думал, что Клод Глостер предъявит письмо, которое было в
бутылке, так как полиция, по-видимому, нашла бутылку, когда обыскивала дом
Джорджа Олдера. Я думал, что обвинение постарается доказать при помощи письма факт
ограбления, заявит, что Дороти Феннер вернулась туда в субботу, чтобы взять его
и таким образом заставить Олдера отказаться от обвинения ее в ограблении.
Я приготовился отразить удар, доказать, что Дороти Феннер не
было надобности возвращаться за письмом, так как она располагает копией с него,
и что Дорлей Олдер видел эту копию до того, как произошло убийство. Это выбило
бы почву из-под мотивировки окружного прокурора. Затем я намеревался привлечь
достаточное количество улик относительно смерти Минервы Дэнби, чтобы доказать,
что Олдер был настоящим убийцей и получил только то, что заслужил, разгромить
аргументы обвинителя, уничтожить их и выбросить в окно.
Однако видите, что получилось. Они не хотят, чтобы письмо
вообще фигурировало в деле. Стараются держать его в секрете. А если я заговорю
о нем, они заявят, что это обвинение, основанное на слухах, на чужих словах, и
что оно не имеет отношения к данному делу: все это неуместно и несущественно.
– Ну а разве это не так с точки зрения юриспруденции? – спросил
Дрейк.
– По всей вероятности, так, – согласился Мейсон, – но я
должен придумать какую-нибудь версию, на основании которой я, по крайней мере,
мог бы попытаться предъявить суду это письмо. Но мы даже не знаем, где
находится оригинал письма.
– У вас есть копия, – подсказала Делла Стрит.
– Копия у меня есть, – кивнул Мейсон, – но нам придется
доказать, что она действительно снята с оригинала. И единственная возможность
это сделать – увидеться с тем человеком, который нашел бутылку. С Питом
Кадицем.
– Я знаю, где его можно найти, – сказал Дрейк.
– До сих пор я остерегался приближаться к нему, – Мейсон
явно волновался, – потому что не имел права обнаружить перед обвинением, что
мне известно о существовании этого письма. Я хотел, чтобы они подумали, будто я
стараюсь вообще не упоминать про него, и… О черт, какая же неразбериха!
– Ну, тебя никак нельзя за это винить, Перри, – успокоил его
Дрейк.
– Если бы только эта маленькая чертовка могла подняться на
свидетельское кресло и лгать так же убедительно, как она лгала мне! – горячо
сожалел Мейсон. – Но нет, она не хочет и не станет этого делать. Она предпочтет
реветь в три ручья, закатывать истерики. Я знаю этот тип. Пока она считает, что
все идет, как она задумала, она держится, но, как только ей приходится туго,
тут же начинает плакать и искать сочувствия.
Мне бы следовало это понять с самого начала, но ведь она же
глядела мне прямо в глаза, клялась всеми святыми, что не выходила из квартиры,
подробно отчиталась за каждую минуту своего времени… И вот пожалуйста! В разгар
судебного процесса все летит к чертям, прямо мне в лицо!
