Я воображала, что уже нашла выход из неприятного положения,
в которое попала, и не вспоминала об этом времени в продолжение нескольких
недель после возвращения домой. Потом я прочитала в газетах, что Коррин
внезапно куда-то исчезла в день моего отлета и с тех пор ее нигде не могли
найти; не отыскалось и никаких ее следов, так что она, как предполагают власти,
вероятнее всего, умерла.
Одно время думали, что она бродит где-нибудь в состоянии
невменяемости, потеряв память. Оказывается, она была очень расстроена в день
отъезда „подруги“ и могла отправиться на ее поиски. Но время шло, и власти
стали подозревать, что она, возможна, погибла в результате какого-нибудь
несчастного случая.
Были наняты детективы, но их поиски не привели к каким-либо
ощутимым результатам. Однако определенно установили, что в момент исчезновения
женщина была душевнобольной.
Естественно, прочитав это в прессе, я пошла к Джорджу С.
Олдеру и рассказала ему все, что мне было известно, предложила помочь всем, чем
могла. Я отчасти почувствовала себя виноватой в том, что произошло с Коррин, –
ведь я знала, что она отправится меня искать, когда я уеду от нее.
Поначалу Олдер был благодарен мне, а потом мы с ним подружились,
и я, откровенно признаюсь, была настолько глупа, что подумала, будто между нами
возможна не просто дружба, а нечто более глубокое. Ведь ему хотелось узнать
подробности о жизни сестры и обстоятельствах ее смерти.
Я обещала Джорджу Олдеру, что поеду с ним в круиз, и ждала
этого с огромным удовольствием. Однако как раз перед самым круизом мне довелось
побывать по делу в Лос-Мерритос, в психиатрической больнице. Я уже уходила
оттуда, когда увидела во дворе женщину, которую сперва приняла за привидение.
Это оказалась Коррин Лансинг! Я остолбенела, глядя на нее,
прикованная к месту ужасом. Она взглянула на меня со странным блеском в глазах,
типичным для сумасшедших, но тем не менее узнала меня. Она сказала: „Минерва!
Что ты здесь делаешь? Минерва, Минерва, Минерва!..“ И стала пронзительно
кричать, пока к ней не подошла надзирательница и не сказала ей, что она не
должна так волноваться. Коррин была в истерике, и ее увели в здание, где врачи
занялись ею.
Негласно наведя справки, я узнала, что женщину подобрали на
улицах Лос-Анджелеса, бродившую словно во сне. Она не могла сказать, кто она,
ничего про себя не помнила, не могла назвать никого из своих родных. Однажды
она назвалась одним именем, потом – другим и так всякий раз называла новое имя.
А временами не могла вспомнить ничего и сидела, тупо уставившись в одну точку,
беспомощная и угнетенная.
Крайне расстроенная и совершенно изнервничавшаяся, я
поспешила найти Джорджа Олдера, чтобы рассказать ему, что я обнаружила.
Когда я приехала, Джорджа Олдера на яхте не оказалось, и
никто, по-видимому, не знал, где он находится. Я прождала его до десяти вечера,
но и тогда он все еще не появился, и я попросила передать ему, чтобы он зашел
ко мне в каюту.
У меня был очень трудный день. Я растянулась на диване в
своей каюте и вскоре уснула. Меня разбудил шум работающих двигателей, и по
сильной качке судна я догадалась, что мы вышли в открытое море и что на море
шторм. Мало того, вокруг яхты завывал такой ветер, что я поняла: это ураган.
Я позвонила стюарду и попросила его сказать Джорджу Олдеру,
что мне нужно видеть его немедленно.
Джордж передал мне в ответ, что мы попали в неожиданный и
очень сильный шторм, что он занят на капитанском мостике и прийти не может, но,
как только управится с делами, непременно придет. И вот час тому назад, почти
на рассвете, Джордж пришел ко мне в каюту.
Я ему рассказала о том, что случилось. Он задал мне
несколько осторожных вопросов, а потом несколько раз спросил, рассказала ли я
кому-нибудь то, что поведала ему.
В то время я была слишком несообразительна, чтобы понять,
что у него на уме. Я гордилась своей сдержанностью и скрытностью, ведь я ничего
не сообщила в прессу, пока не рассказала Джорджу Олдеру, потому что знала, как
он не любит огласки и газетной шумихи.
Сейчас я пытаюсь объяснить свое тогдашнее состояние тем, что
мне пришлось пережить очень тяжелое потрясение, что события последних двадцати
четырех часов не прошли бесследно для моей нервной системы. Однако все мои
старания отдать себе отчет в происшедшем и отнести мое самочувствие лишь на
счет нервов оказались напрасными: меня переполняли дурные предчувствия.
После того как я рассказала Джорджу Олдеру все, что знала,
он долго сидел в моей каюте, смотря на меня пристальным, оценивающим взглядом.
Мне становилось не по себе. Это было похоже на то, как змея
старается околдовать птичку.
– Минерва, вы уверены, что ничего никому не рассказали? –
спрашивал он в который раз.
– Ни одной живой душе, – клялась я. – Можете положиться на
мою порядочность.
И тогда я вдруг уловила в его глазах то, что видела в глазах
его сестры: это был взгляд безумного человека, придумывающего какой-то особенно
изощренный ход, чтобы покончить с этим делом. Не сказав ни слова, он поднялся,
повернулся к двери, задержавшись на пороге, повозился с замком, потом вышел и
захлопнул за собой дверь.
Меня вдруг охватило предчувствие беды. Я хотела немедленно
высадиться на берег, хотела связаться с кем-нибудь из друзей. И подбежала к
двери.
Она была заперта: выйдя, Джордж запер дверь снаружи.
Я начала бить в нее кулаками, пинала ногами, дергала за
ручку, пронзительно кричала.
Ничего!.. Ураган ревел и завывал вокруг яхты. Мачты дрожали
и скрипели под напором огромных волн. Ветер свистел в такелаже. Волны,
разбивавшиеся о борт яхты, заглушали мои беспомощные слабые вопли.
Я беспрерывно вызывала стюарда. Пробовала звонить по
телефону. Он молчал. Теперь я понимаю, что Джордж перерезал проводку в моей
каюте.
Я озиралась кругом, пытаясь найти способ сообщить кому-то о
моем положении, связаться с кем-нибудь, но шум шторма, поздний час и тот факт,
что я находилась взаперти в каюте для гостей, сделали это невозможным.
У меня остается одна-единственная надежда. Я решила записать
все, что произошло, запечатать в бутылку и выбросить ее в иллюминатор. Тогда,
если Джордж придет сюда, я ему скажу, что я сделала. Я ему скажу, что бутылку
со временем выбросит волнами на берег, где ее почти наверняка найдут. Таким
способом я надеюсь заставить его внять голосу рассудка. Но я чувствую, что этот
человек с его дьявольской хитростью сумасшедшего, которая, вероятно, является
фамильной чертой, намерен позаботиться о том, чтобы навсегда заставить меня
замолчать.
Минерва Дэнби».
Мейсон чувствовал, как пальцы девушки сжимают его руку.
– Теперь он мой! – торжествующе воскликнула она. – Он мой,
мой, мой! Понимаете, что означает это письмо? Он теперь у меня в руках!
