— Сюда идут, — соврал Беллами. — Но если хотите знать, прежде чем говорить о пушке, надо решить, как скрыть отсутствие того из нас, кто отправится с отрядом в пустыню.
Быстро проговорив здравую, как ему казалось мысль, доктор Кло условно стукнул в стену, давая понять, что разговор окончен.
* * *
Лишь через месяц, окончательно устав от необходимости в дневное время под присмотром надзирателя чинить оружие, убивающее его друзей на Южной заставе, Тарас согласился с планом Василия.
— Это не ты, это я — предатель, — заявил Григорьев однажды утром. — Сколько вылазок бандиты совершили после того разговора? Три?
— Четыре, — поправил Василий.
— И каждый раз возвращались с богатым уловом. И каждый раз привозили рассказы о своих "ратных подвигах". Послушал бы я тебя тогда, и все бы уже давно могло кончиться.
Василий ободряюще похлопал друга по плечу:
— Еще есть шанс все исправить и спасти тех, кто еще жив.
Едва молодой человек договорил, как дверь кладовки распахнулась и на пороге появился сам Одноглазый. Во время последнего нападения на Южную заставу неделю назад главаря бедуинов ранили в ногу, поэтому передвигался он заметно прихрамывая, но не позволяя никому из подчиненных замечать в нем слабости. В одной руке Одноглазый держал большой кувшин с водой, в другой — здоровенную миску, полную мяса и ароматного хлеба.
— Вот решил вас лично сегодня угостить, — с кривой улыбкой на лице сообщил Одноглазый. Передав миску и кувшин пленникам, он улыбнулся еще шире и добавил: — Повар сегодня постарался на славу, готовя завтрак из того, что привезли с Южной заставы.
Вероятно бандит ожидал, что Василий или Тарас выдадут свое истинное отношение к происходящему и откажутся есть хлеб, отбитый у их прежних друзей. Однако кузнец и его подмастерье только кивнули в ответ и жадно набросились на еду. Одноглазый не спускал с них взгляда, пока пленники не доели все до конца.
— Добрая еда, — вытирая рукавом рот, заметил Григорьев.
— Почаще бы так, — улыбнулся Василий.
Одноглазый тоже улыбнулся.
— Пустыня меняет людей к лучшему, — кивнул он. — Я всегда говорил, что только посреди песков возможно обрести истинную веру.
Явно довольный результатом своих действий, главарь лже-бедуинов покинул кладовку. Вместо него в дверном проеме появился здоровенный бандит со связкой ключей в руках.
— На выход. Сегодня у вас много работы, — изрек он басом, открывая замок на цепи, которой пленники были прикованы к стене. Та цепь, что соединяла Тараса и Василия, как всегда осталась на своем месте — на стертых до крови щиколотках кузнеца и его подмастерья.
На улице во всю светило солнце, ослепляя невольных прохожих своим светом и обдавая их волнами жара. Даже здесь — в помещении кузницы, где огонь еще не был разведен — царила невероятная жара. Василий сразу же скинул одежду, закрывавшую верхнюю часть тела и нацепил кожаный фартук.
После полугода, проведенных возле наковальни, молодой человек также мало был похож на прежнего себя, как и тот Василий, которого вытащили из колодца-тюрьмы, на Василия Лаврентьевича. Он загорел, хотя редко выходил на солнце. Окреп физически, хотя благородные дамы вряд ли смогли бы по достоинству оценить крепкие мускулистые руки и мозолистые ладони. Василий даже отрастил волосы, как сделал в свое время его отец. А вот от всякой растительности на лице кузнец отказался, и тщательно брился каждый раз, когда появлялась такая возможность.
Не меньше изменился и Тарас Григорьев. Хотя узнать в нем офицера, влюбленного в Тамару Ивановну было куда проще, чем возлюбленного Анны.
Работа в кузнице спорилась. Григорьев раздувал меха, подавал инструменты. Василий ловко орудовал молотом, выправляя погнутую в последнем бою саблю Одноглазого. Разговоров на сторонние темы не вели, но взгляды молодых людей то и дело пересекались, словно вновь и вновь проговаривая один и тот же вопрос и получая все тот же ответ:
— Тебе следует это сделать. Если предложу я, то твою цепь Одноглазый не прикажет снять.
Наконец надсмотрщик объявил окончание рабочего дня. Василий стер капли пота, градом катившегося с раскрасневшегося лица. Григорьев в последний раз окунул саблю в кадушку с холодной водой, после чего запустил в воду руки по локоть и вымыл в той же воде лицо.
— Ужин вам в кладовку принесут, — заявил надсмотрщик, явно поторапливая пленников: ему самому не терпелось выйти из жаркой кузницы и присесть на прохладном пустынном ветру отдохнуть с тарелкой вечерней похлебки.
Василий не стал задерживать солдата. Ссориться с ним у кузнеца не было никакой причины, лучше было добиваться его благосклонности. Тарас же остался стоять там, где стоял.
— Тебе особое приглашение нужно? — грубо рыкнул надсмотрщик. Как и многие на бандитской заставе он на дух не переносил бывшего офицера.
— Хочу с Одноглазым переговорить. Дело важное.
— Я передам ему твою просьбу. Ступай, куда велено.
— Я хочу поговорить сейчас. Не иначе скоро новый поход на Южную будет. Думаю, Одноглазый будет рад услышать мое предложение.
Василий с интересом взглянул на подмастерье, как следовало сделать на его месте человеку, услышавшему что-то интересное. Надсмотрщик нахмурился:
— И что же ты ему предложить хочешь? Все, что ты знал о заставе, уже не имеет значения. Времени прошло…
— То, что я скажу, не имеет отношения к Южной заставе. Но поможет атаковать ее, даже если там гарнизон вдвое увеличили.
Недовольно проворчав, что лучшего времени для разговора "этот чертов офицеришка" найти не мог, бандит велел Василию и Тарасу следовать к комнате одноглазого. Сам он затворил двери кузницы и поплелся следом, шумно принюхиваясь к ароматам, доносившимся со стороны кухни.
Предложение Тараса относительно починки пушки главарь лже-бедуинов воспринял настолько спокойно, что Василий невольно засомневался в успехе всей кампании:
— На что мне эта рухлять? Больше сил потратим на ее перенос, чем получим пользы от нее.
— Напрасно вы так думаете. Пара метких ударов позволят вам снести смотровые башни заставы. А не станет дозорных — не смогут вовремя заметить ваше нападение.
Одноглазый рассмеялся:
— Как же не смогут, если мы нападем?
— Так что вас заставляет в тот же миг и заставу штурмовать? Не лучше ли будет выждать пару дней? За такой срок вряд ли сумеют дозорным места починить.
Главарь прикусил губу, размышляя над предложением Тараса. Взглянул на Василия.
— Починить-то пушку возможно?
— Ржавая она, но ствол цел… За пару дней управимся, если больше ничем заниматься не будем, — кузнец постарался говорить ровным, почти безразличным к происходящему голосом. И в его словах было так мало эмоций, что Василию самому стало страшно от холодности собственного голоса.
