В качестве оппонентов были приглашены: Альфред Кох – с одной стороны, и Маттиас Платцек, председатель «Русско-немецкого форума» и «путинферштеер» – с другой. Да, в Германии есть такое понятие «путинферштеер» – «человек, понимающий Путина». Как правило, к «ферштеерам» относятся немцы, получающие выгоды от сотрудничества с российскими компаниями или полугосударственными структурами. Они абсолютно не глупые люди. И их риторика, например, относительно убийства моего отца сводится к вполне разумной формуле «да, дело нужно расследовать, но с Россией нужно вести диалог». Кто будет спорить, что с Россией нужно вести диалог? Но кого они подразумевают под Россией? И что – под диалогом? Думаю, ответ понятен. Фактически своими фразами вроде «нужно строить мосты взаимопонимания» они подменяют понятия. На самом деле эта история с мостами взаимопонимания всем набила оскомину, это уже какой-то штамп. Какие бы ужасы ни вытворяли российские власти, «путинфертееры» упорно твердят по немецкому телевидению об этих мостах.
Многие немцы склонны соглашаться с этой позицией. В Германии до сих пор распространена точка зрения, что возможны позитивные общественно-политические изменения через экономическое сотрудничество, хотя никогда такая политическая линия не была успешна. Этот концепт называется «остполитик», то есть политика в отношении восточных соседей.
Так вот, оппонентом Коху пригласили «путинферштеера» по фамилии Плацек и в дуэт к нему – путинского пропагандиста, спецкора канала НТВ в Германии Владимира Кондратьева. У Коха в команде была еще немецкая журналистка.
Я сидела в первом ряду и слушала их дискуссию. Альфред Кох говорил правильные вещи – но, на мой взгляд, его слова не звучали достаточно убедительно. А Плацек и Кондратьев завели традиционную пластинку про наведение мостов и про то, что нужно дождаться результатов расследования.
МЕНЯ ЭТО ЖУТКО ВЫБЕСИЛО. ПРИЧЕМ ВЫБЕСИЛО НАСТОЛЬКО, ЧТО Я ВСТУПИЛА В ПОЛЕМИКУ. ВЗЯЛА МИКРОФОН И СКАЗАЛА ОЧЕНЬ КОРОТКУЮ И ЭМОЦИОНАЛЬНУЮ РЕЧЬ.
Но речь оказалась настолько точной и «бьющей», что, как мне потом говорили, из всей дискуссии запомнилась только она. После записи ко мне подошел Плацек и извинился. Кондратьев тоже попытался заговорить, но мне не хотелось с ним общаться.
А я после этого выступления оказалась известной на всю Германию. И спустя пару месяцев Юлиус фон Фрайтаг-Лорингхофен предложил мне выступить с речью о свободе.
А вслед за этим поступило предложение написать книгу в Германии.
Речь о свободе – это опять проблема выбора, а точнее, принятия важного решения. Ты не хочешь кардинальных перемен в своей жизни, но понимаешь: они будут. Если выступишь с речью, точно будут.
Если говорить на аудиторию в тысячу немцев и выступать в двух шагах от Бранденбургских ворот, нужно действительно говорить о политической ситуации в России. Нужно дать оценку того, что происходит. И это автоматически трансформирует тебя в общественного деятеля.
У меня не было колебаний. Это вновь была ситуация выбора – но без выбора.
Я приезжаю в Германию в конце мая.
За три часа до выступления я узнаю, что Владимир Кара-Мурза в коме. Тогда было непонятно, что с ним случилось, но сейчас я уже догадалась, что это была попытка убийства через отравление (в 2020-м мы часто будем вспоминать уже два случая отравления Кара-Мурзы – тогда в коме из-за отравления окажется Алексей Навальный). Конечно, эта версия расходится с официальной, но я считаю, что она правдива.
– Жанна, ты на нервах, – говорит барон Юлиус. – Давай отменим речь.
– Ну уж нет, – отвечаю ему. – Вот теперь я точно все скажу.
Я выступаю с речью против российской пропаганды.
Я говорю по-английски. Меня слушает тысяча немцев. В зале – ни одного свободного места.
После речи я провожу дискуссию с вице-спикером Европарламента графом Александром Ламбсдорффом. Он балтийский немец, немного знает русский язык, кажется, даже дальний родственник барона Юлиуса…
Наш градус выступления разный. Я эмоциональна – он сдержан, как это и принято в Германии.
Я понимаю, что подписала себе заявление на увольнение с РБК.
И понимаю, что не хочу возвращаться в Россию.
Потому что помимо сообщений формата «у меня ребенок от вашего отца» в последние месяцы мне сыпались и другие. Суть их сводилась к одному: «Если ты не заткнешься, мы убьем тебя на том же Москворецком мосту».
Вечером после выступления я говорю своей маме:
– Мам, я останусь в Германии.
– Как? – спрашивает она.
– Понимаешь, жить хочется. Постоянно находиться в страхе не хочется. Заниматься своим делом – хочется. Не понимаю, что я тут буду делать, – без знания немецкого, без работы, с одним чемоданом… Но я остаюсь.
– Это правильно, – отвечает мама.
15
Бонн, Дойче Велле и другие приключения
Моя речь о свободе была очень эмоциональной и многих впечатлила. Сразу после нее ко мне подошел Юлиус, поздравил…
– Знаешь, думаю, сейчас я потеряла работу, – усмехнулась я в ответ. – И, кажется, не хочу возвращаться в Россию.
– Я тебя понимаю, – ответил Юлиус и предложил. – Я могу связать тебя с главным редактором русской редакции Deutsche Welle Инго Маннтойфелем.
– Отлично! – мне казалось, выход найден.
Все складывалось как нельзя лучше: РБК сотрудничало с Deutsche Welle. И мой переход из одной редакции в другую оказался довольно быстрым – разумеется, по немецким меркам.
Deutsche Welle – это немецкая телерадиокомпания, которая вещает на тридцати языках. Организационно DW – часть ARD, главного немецкого телеканала, который финансируется за счет налогоплательщиков, то есть является общественным телевидением. Сам DW получает финансирование напрямую из бюджета Германии, есть даже закон о Deutsche Welle. Я, разумеется, претендовала на работу в русской редакции. Прислала резюме главному редактору Инго Маннтойфелю, он пригласил меня на собеседование в Бонн, где находится штаб-квартира компании.
Я прилетела. В аэропорту меня встретил сам Инго и отвез в отель. Меня это сильно удивило, но было приятно.
На следующий день пришла на собеседование.
Мы говорили очень долго. Сначала в кабинете Инго. Потом в кафе.
Наконец он спросил меня:
– Что ты сама хотела бы делать на DW?
– Интервью, – я ответила сразу, потому что уже много думала над этим вопросом. – У меня есть преимущество в том плане, что я смогу договориться со многими политиками и общественными деятелями, кто был бы интересен аудитории DW.
– Хорошо, – сказал он. – Но ты понимаешь, интервью – это большой проект. А тебе еще нужно как-то устроиться в Германии, понять, подходит ли тебе страна… Давай ты начнешь с чего-то другого, более простого. А потом уже перейдешь на интервью.
