— Хряпнем-ка давай по чашечке, пока рыба проснётся, — предложил ему Гена, кладя на лёд укороченную удочку и доставая из сумки рюмки из нержавейки. — Отчего ж не выпить? — радостный, Домрачёв откупорил бутылку. — За что? — спросил он, поднимая уже наполненную рюмку.
— Давай-ка за упокой души. Помянем.
— Помянем, — тихо сказал Степан Фёдорович и закачал головой.
Выпили не чокаясь. Гена часто задышал холодным воздухом, а Домрачёв, как слепой, замахал руками и затараторил:
— Закусить, закусить бы.
— На, на, — Гена протянул ему блинчик.
— Ох, хорошо, — счастливо сказал Домрачёв, откусив.
— Сейчас клевать начнёт — вообще заживём, — взяв удочку в руки, заулыбался Гена. — Ты подержать не хочешь?
— О, нет-нет-нет, — отказался Степан Фёдорович. — Я посмотреть любитель. — Ну смотри, смотри, — сказал Гена, глядя на поплавок.
— А щуки здесь водятся? — с интересом спросил Домрачёв. — А как же? Водятся, конечно. Больше скажу тебе: я ловил, и не одну, однако ж мы с тобой на мякиш её не словим. Это мормышки нужны, удилище хорошее, крюки. Её на живца, по-хорошему, Степан, надо.
— Так мы сейчас живца и выловим, — сказал Степан Фёдорович, как будто знал, о чём говорил.
Он в глубине души хотел вернуться с рыбалки героем, неся за жабры огромную, килограммов на тридцать, щуку. Ему хотелось удивить и Нину, и, особенно, Катерину. До того, как Домрачёв узнал о существовании Егора, иначе, как на ребёнка, пускай взрослого и красивого, смотреть на Катю он не мог. Однако ж теперь, зная, что она общается с мужским полом, причём, по-видимому, тесно, Степан Фёдорович взглянул на неё под другим углом. Он прекрасно сознавал свою непривлекательность, свой возраст и, вообще говоря, ничего непристойного себе не думал, но ему почему-то хотелось понравиться ей — всё водка. Ох уж эта водка!
— Ну, Степан. Какого же живца? — заговорил Гена с несдерживаемым раздражением.
Домрачёв был не лучшим рыбаком. В этом деле он соображал мало: рыбачить ходил редко, ловил в основном всякую мелюзгу, щуку в жизни в руках не держал. Гена зимнюю рыбалку любил больше летней, потому что мог ловить на середине водоёма: на глубине. Для летней рыбалки у него не было хороших снастей, и он обычно забрасывал не дальше, чем на три-четыре метра от берега.
— Мы сейчас с тобой окуней наловим, плотвы. Чего нам эта щука? К ней знаешь, с каким подходом нужно? Больше намучишься. А вкус, — он махнул рукой. — Пробовал когда-нибудь?
— Не пробовал, по правде сказать, — обиженно сказал Домрачёв. Ему хотелось поймать щуку — не важно, какой у неё был вкус. Хотелось и всё. Он впервые был на зимней рыбалке.
— Ну и не пробуй никогда. Одни кости, — стал брезгливо перечислять Гена, — сама сухая, мясо вонючее.
— Вонючее? — не веря, что у щуки могут быть изъяны, скептически спросил Домрачёв. — Отчего ж?
— Ну ты хоть знаешь, где она водится?
— Ну, — ища подвох, осторожно заговорил Степан Фёдорович, — как где? Там, в реках, в озёрах.
— Оно понятно, — не умея скрывать недовольство, перебил его Гена, — не в морях же. Ты скажи, где именно в озёрах?
— Ну, не знаю, — заволновался Домрачёв. — Мы вот, скажем, не над ареалом сидим случайно?
— Вот видишь, Степан? — самодовольно заговорил Гена. — Русский человек, он такой: другой бы молчал да не умничал, а у нас, вишь, в крови чушь молоть, когда не разбираешься в вопросе, — Гена мягкой интонацией старался сгладить остроту слов, но они всё-таки укололи Домрачёва.
Он, как обиженный школьник, опустил голову и молча уставился на поплавок, шмыгая носом. Гену стали мучить угрызения совести. Он с жалостью смотрел на поникшего Степана Фёдоровича и пытался побороть в себе эту жалость, но не мог. Он понимал, что взрослый человек в здравом уме не станет дуть губы из-за подобной глупости, но вид у Домрачёва был такой, что у Гены не возникало сомнений: он сказал вовсе не глупость, а действительно обидную вещь. Гена был сродни людям, говорящим, что они ненавидят детей, но дай им ребёнка в руки, тают, глупеют и чаруются.
— Щука, Степан, в заводях водится, — спокойно сказал Гена. — В водорослях, под корягами всякими, возле берегов. Бывает, в ил зароется: оттого-то у неё мясо воняет иной раз.
— Её же, выходит, и ловить несложно? — наивно спросил Степан Фёдорович, мгновенно оттаяв. — Раз она у берегов-то водится?
Гена успел подумать, что рано пожалел Степана. — Почему ж легко? Чего же лёгкого-то, Степан? Ты, что ж, думаешь, что всё, что неглубоко, то легко? Так, что ли? Мать честная, ты меня иногда удивляешь, — Гена вновь перешёл на грубый тон.
Степан Фёдорович вновь понурил взгляд и надул губы. Гене вновь стало его жалко.
— Непросто щуку ловить, непросто: она же зверь умный, боязливый — прячется. Её подкармливать надо по-особому.
— Ты, Ген, — виновато, стесняясь самого себя, заговорил Домрачёв, — на меня уж не обижайся. Я в рыбалке не соображаю ни черта. Может, говорю чего-то не то. Ты всерьёз не воспринимай.
— Да ладно, Степан, чего ты, — заулыбался Гена, — нормально всё. Мы же общаемся, рыбалим. Хорошо всё. На вот, — он протянул ему удочку, — подержи, попробуй. — Давай-ка, попробую, — Степан Фёдорович встал, подошёл к Гене со спины и с любопытством потянулся за удочкой, но в эту секунду кто-то утащил поплавок под воду.
— Клюёт! — вскрикнул Гена и резко дёрнул.
Испуганный Домрачёв отошёл от него на пару шагов и, с интересом выглядывая из-за его спины, заверещал:
— Тяни-тяни!
Гена вытащил маленькую, с ладошку, плотву с красными плавничками. Он положил её на снег и неуверенными движениями, тесно сжав её холодное тельце, снял крюк с её губы и оставил барахтаться.
— Забить же надо, — сказал счастливый Домрачёв.
— Живодёр ты, Степан, — улыбнулся Гена, насаживая опарыша на крючок. — Сейчас она заснёт от холода быстренько. Мы тебе не браконьеры — мы за гуманность.
— Точно умрёт? — уточнил Домрачёв.
— Что ж ты так смерти её хочешь? — хохотнул Гена. — Умрёт — куда денется? Задохнётся.
— Глаза, смотрю, уже все красные, — склонившись над рыбой, с интересом сказал Степан Фёдорович. — Капилляры полопались, поди.
— Какие капилляры? — махнул рукой Гена. — Это же плотва. Особенность у ней такая: глаза красные.
— И как она? Вкусная?
— Да ты ел её не раз. Та же вобла.
— Вобла? — обрадовался Домрачёв знакомому слову. — Правда она?
— Она-она. Врежем, может, ещё за улов? — Гена взял бутылку. — Давай-давай, — потирая руки, Степан Фёдорович приземлился на стул.
И они выпили. Только выпили, Гена забросил удочку и начал следить за поплавком. Домрачёв жадно на него поглядывал и, не вытерпев, наконец сказал:
