— Заходите!
Катя вошла на участок и со знанием дела прошла к дому. За ней плёлся Степан Фёдорович.
Светлана наливала чай, когда Катя играла с маленькой Сашей. Девочка показала гостье свой рисунок — на нём была нарисована Светлана. Катя с преувеличенным интересом рассматривала его, восторженно хвалила автора полотна: ей нравились огромные красные серьги на ушах Светланы, напоминающие вишни. Домрачёв сидел, как сыч, зажатый в угол. Он дичился, как подросток, вертел головой и не опускал взгляд ниже макушки Светланы: смотрел на дверки шкафов, фотографии в рамках, люстру, потолок.
— Дим, пойди поздоровайся! — крикнула Светлана, пересыпая баранки из пакета в блюдце.
В кухню вошёл понурый худощавый подросток с книгой в руках.
— Привет, Кать, — сказал он, уставившись себе под ноги. — Это Степан Фёдорович, — сказала Светлана сыну, — племянник дяди Жоры Домрачёва.
— Здравствуйте, — пробубнил Дима и протянул руку Домрачёву. Тот, не поднимаясь с места, пожал костлявую руку.
— Чего читаешь? — обратилась к парню Катя.
— А, это Булгаков, — он показал ей обложку романа «Мастер и Маргарита».
Катя усадила девочку к себе на колени и с интересом взглянула на книгу.
— Нравится? — спросила она.
— Нравится, — ответила за него мать, — куда ж он денется?
— А мне не понравилась, — сказала Катя. — Муть какая-то.
— Будешь чай? — спросила сына Светлана.
Дима смущённо посмотрел на Катю и ответил:
— Буду.
— Ну садись, — сказала Светлана и налила чай.
Катя машинально подвинулась ближе к центру скамьи, и слева от неё сел Дима. — Как там Егор? — спросил Катю Дима.
— Ой, не спрашивай, — Катя взглянула на Домрачёва.
— Чего такое? — насторожилась Светлана.
— Папа с Борисом подрались, — скупо ответила Катя.
— Батюшки! — Светлана прикрыла рот руками.
— Дядя Гена? — уточнил Дима.
— Чего ж случилось? — усевшись на стул, Светлана наклонилась к столу.
— Вы не переживайте. Ничего страшного не стряслось. Немного повздорили. Это папа устроил: к нам Борис Юрьевич пришёл, ну и с языка у него сорвалось что-то… Как-то он меня назвал, а папа вспылил. «Извинись», — говорит.
Светлана слушала, широко раскрыв глаза.
— «Извинись, а то не пущу». Борис Юрьевич и не думал извиняться. Я вам по правде скажу: и не за что толком было — вот мы папе все и говорим, чтоб успокоился, а он, знаете, надулся так, нахохлился. Извинись, мол, и всё. Степан Фёдорович подтвердит: мы и не заметили, как Борис Юрьевич упал.
Домрачёв молча покивал головой.
— Мы сразу разнимать бросились. А Егор как на папу кинется…
— Господи! — воскликнула Светлана.
— Как начнёт его бить. Да как зверь. Не знаю, что это с ним случилось: на глазах в животное превратился. Мы со Степаном Фёдоровичем его еле-еле вдвоём от папы оттащили.
— Как Гена? — с беспокойством спросила Светлана.
— Да ничего: все вроде бы целы.
— Это что же делается? Что же людям спокойно не живётся? А Егор что? Не приезжал?
— Пусть и не приезжает, — отрезала Катя.
— Кать, хочешь, я с ним поговорю? — обратился к ней Дима.
— Сиди ты, герой, — строго буркнула ему мать. — Не лезь в чужие дела. — Ты ж мой рыцарь, — Катя улыбнулась Диме. — Твой язык — это слово. А Егора — кулаки. Не надо тебе до его уровня опускаться.
Сашенька отчего-то рассмеялась и, заболтав ножками, потянулась за баранкой. Катя подала её, и девочка принялась посасывать тесто. Дима понурил взгляд и громко застучал ложкой по кружке, размешивая давно растворившийся сахар. — А чего ж Бориса к вам занесло? — спросила Светлана Катю.
Девушка положила руки на стол и медленно заговорила:
— Затем мы к вам, собственно говоря, и пришли: как известно, беда не приходит одна.
Светлана прошептала что-то себе под нос.
— Может, вы, Степан Фёдорович? — обратилась к Домрачёву Катя.
— Да что там рассказывать, — ухмыльнулся он, — «Газель» мою угнали. — Как угнали? Когда? — Светлана прижала ладонь к кулаку Домрачёва. — А чёрт его знает когда: может ночью, может утром.
— Господи, и что же теперь?
— Скажите лучше вы. Никому не рассказывали про машину?
— Кому ж мне рассказывать? — женщина прижала ладонь к груди и откинулась на спинку стула. — Фёдору разве что сказала. Сейчас он придёт, кстати.
Катя посмотрела на Домрачёва.
— Ну нет, — Светлана поймала Катин взгляд. — Он с работы не вылезает почти. — Да что вы, мы ни о чём таком и не думали, — сказала Катя. — Ну, значит, не говорили больше никому?
— Нет, — обиженно ответила Светлана.
— Ну хорошо.
Повисло молчание. Никто никому не верил. Успевшие сблизиться люди снова отдалились друг от друга.
— Ну я тогда поспрашиваю у соседей, — заговорила Светлана. — Может, кто видел что-нибудь.
— Хорошо, спасибо, — ответила Катя. — Мы пойдём тогда?
— Так скоро? — изобразила досаду Светлана.
— Да, нужно ещё дом дяди Жоры протопить. Степан Фёдорович думал в нём сегодня остаться.
— Что ж, заходите ещё. Приятно было встретиться.
11
Когда Домрачёв с Катей ушли, Дима быстро прошёл в свою комнату и встал у окна. Через решето тюля он смотрел на силуэт Кати, растворяющийся в ночи. Его сердце билось учащённо, глаза чесались, во рту пересыхало. Он был влюблён в эту девушку. Уже два месяца подряд он проклинал себя за то, что не понял этого раньше. Ему казалось, что утекло столько воды, сколько у иного не утекает за всю жизнь.
Полтора месяца назад Диме стало грустно. Вроде бы всё было как прежде. Но вещи, которые раньше доставляли ему удовольствие, перестали делать это: от различных печений, конфет, сухарей он отказывался; книги читались вяло, задания не делались. На первых порах он связывал своё состояние со школьными проблемами. Он вечно спорил с учительницей по истории, Клавдией Георгиевной: то о гомосексуализме в Древнем Риме, то о Великой депрессии, то об отравлении Геринга на Нюрнбергском процессе. Всякий раз спор был хорошим. Честным, без криков, аргументированным. Диму порой так сильно это захватывало, что после спора он мог месяцами изучать тему дискуссии, но никогда не делился с учительницей дополнительными изысканиями. Стоит отдать ему должное: он переживал за её авторитет в классе, хотя на её месте он не дорожил бы уважением своих одноклассников.
