Холодность и рассудительность, возникающие в чрезвычайных ситуациях, обычно покидали Степана Фёдоровича, когда он приближался к цели. Так и сейчас: не успел он подъехать к пятнадцатому участку с домом, стоящим на высоком бетонном фундаменте, как на ходу заглушил мотор и выскочил из машины с дикими воплями:
— Хозяева! Хозяева-а-а-а!
Домрачёв с остервенением колотил кулаками по металлическому забору и не унимал крика. Снег бил его по лицу и уже водой стекал по худосочной шее, но Степан Фёдорович, смотря на дом сквозь зазор, не обращал на это никакого внимания: оно было всецело сосредоточено на тёмных силуэтах, суматошно маячивших за окном на фоне оранжевой стены. Один из силуэтов, обмотавшись платком, двинулся к двери, и через мгновение она отворилась. Раздался женский голос:
— Кто там? Чего надо?
— Здрасте! — оживился притихший на время Степан Фёдорович. — Я Домрачёв! Сосед! Вы звонили!
— Ох, — женщина, которой принадлежал голос, всплеснула руками и, торопясь, как могла, начала спускаться к нему по лестнице, приговаривая на ходу себе под нос:
— Чего ж он, звонка, что ли, не видит? — Мне бы ключи, — громко, как на дискотеке, сказал он, когда калитка открылась. — Какие ключи, господи, — с недовольным видом махнула рукой женщина и, схватив Степана Фёдоровича за локоть, потянула его на участок. — Пройдите в дом.
Домрачёв перешагнул через порог калитки и в сопровождении хозяйки, под лай цепной собаки царственно прошёл к дому.
В сенях их встретил плотный мужчина с щенячьими глазками. Он был одет в белую рубаху с широкими синими полосами, заправленную в хлопковые чёрные штаны, а те, в свою очередь были заправлены в длинные серые носки. Под ногами у него, задрав хвост, вилась рыжая гладкошёрстная кошка. Домрачёв молча приходил в себя и тяжело дышал. Мужчина без каких-либо претензий ждал, когда тот заговорит и объяснится, но Степан Фёдорович уверенно продолжал молчать, осматриваясь и размазывая мокрым предплечьем капли воды со лба по всему лицу.
Хозяйка тем временем, кряхтя, одной рукой стягивала с себя шерстяную шаль, а другой стаскивала с ноги валенок. Выпрямившись, она прошла к мужу и ровным тоном заявила:
— Родственник дяди Жоры. Приехал вот. — А, — спохватился мужчина и протянул руку Домрачёву. — Гена. — Степан, — Степан Фёдорович попытался крепко пожать руку Гены, но замёрзшие пальцы стискивались неохотно. — Чего вы стоите? Разувайтесь — проходите. — Да что вы, — стеснительно заулыбался Домрачёв, — мне бы просто ключи забрать, и я пойду. — Куда ж вы пойдёте? — раздался крик хозяйки из кухни. — Там не топлено, жрать нечего! Не стойте! Проходите чай пить!
Домрачёв улыбнулся Гене и закопошился на месте. Немного подумав, он слегка нагнулся и тихим голосом сказал: — Отключили уже, да? — Что отключили? — уточнил Гена. — Ну, отопление, что ж ещё, — серьёзно сказал Степан Фёдорович.
Гена сначала, недоумевая, пристально посмотрел ему в глаза, а затем, медленно раскрывая рот, широко улыбнулся и захохотал. Он развернулся на месте, нагнулся, почесал кошку и, проходя в дом, весело сказал: — Проходите-проходите.
Домрачёв невольно заулыбался. Его сердцем вновь завладели, и он уже ощущал в себе силы, которые позволят хорошенько поговорить. Ненадолго замечтавшись, он подался вперёд, быстро стянул с себя дублёнку, расстегнул молнии на ботинках, вальяжными движениями сбросил их с ног и в своей кепочке прошёл в дом, оставляя на выкрашенных коричневым глянцем досках водяные разводы. Он шёл на голоса, доносившиеся из кухни, и сжимал кулаки, будто тренируясь пожать следующую руку. Проходя через тёмный коридор, он столкнулся с девушкой, до того мгновения осторожно выглядывавшей из-за угла, как хищный зверёк, но будто не заметил её и двинулся дальше, не сбавляя шагу.
Девушка, на вид лет двадцати, прошла в сени, с недовольным лицом взяла разбросанные ботинки Степана Фёдоровича и аккуратно поставила их к остальной обуви, представленной по большей части валенками и тапочками. Затем она закрыла входную дверь на замок, выключила в сенях свет и легко, будто не касаясь пола, прошла в свою комнату.
Домрачёв сел сбоку от Гены на мягкую подушку кухонного дивана и, сложив руки на столе, изучил внешность хозяина. Вид у него был здоровый. Степану Фёдоровичу показалось, что Гена младше его лет на десять. Казалось, в детстве он упал в чан с репейным маслом. Но волосы, росшие везде: и на руках, и на груди, и, в особенности, на шее, — не выглядели, как рудимент, унаследованный от предков-приматов. Степан Фёдорович успел даже подумать, что люди, у которых таких волос нет, менее человечны, чем мягкий плюшевый Гена.
— Откуда ж приехали? Давно? — спросил улыбающийся хозяин, не дождавшись, когда Домрачёв заговорит.
Хозяйка тем временем суетилась с закусками под аккомпанемент сопящего чайника. — Да с Рязани. Вчера вечером выехал, — как только Степан Фёдорович начал говорить, пальцы его рук хаотично зашевелились, стуча по столу, а скрещённые под диваном ноги затряслись.
— Как дорога? Ничего?
— Ох, да. Отлично доехал. Разве что пурга под конец застала, — улыбнулся Домрачёв.
— Хороша зима, да? — поддержал его Гена.
— Не то слово, — согласившись, Степан Фёдорович замотал головой. — Я, правда, признаться, побаиваюсь метелей. В машине ещё печка барахлит. Всё думал, как бы не замуровало меня в ней.
— А что ж за машина у вас?
— Да я ж не на своей приехал. У знакомого «Газель» одолжил.
— Чего так? — удивился Гена. — Зачем «Газель»?
— Как зачем? Я же за вещами приехал.
— За вещами, — повторил за ним Гена, качая головой. — Долго собирались вы. Всё поутаскивали уже. Вам разве что письма забрать да фотографии.
— Как? — вылупил глаза Домрачёв. — Кто поутаскивал? — Кто-кто? Деревня. Уж третий месяц пошёл, как дядя Жора помер. Ребятня лазит, а может, и не только ребятня. — Вот тебе раз… — уставился перед собой Домрачёв. — Приехал, называется. — Ну, вы не расстраивайтесь, — рассудительно заговорил Гена. — Дело это обыкновенное. Вы б ещё дольше собирались. Скажите спасибо, хоть архив не растащили. Да и я ж гоняю, когда засекаю кого. — Ладно, хоть архив цел, — улыбнулся Домрачёв и многозначительно закивал.
Ему, как человеку, плевавшему и на вещи, и на архив дяди Жоры, да и, вообще говоря, на дядю Жору тоже, новость о том, что вещи растащили, была безразлична. Изобразил он расстройство потому, что, как он полагал, такой реакции от него ждали. Досадно ему было лишь за то, что он просто так на протяжении суток мучился в «Газели» и трясся от страха, проезжая мимо гаишников.
— Вы какой чай пьёте? — спросила его хозяйка, когда засвистел чайник. — Ох, да я любой, — быстро повернув к ней голову, сказал Домрачёв.
Затем, помолчав, вытянул шею и, наблюдая за тем, как она раскладывает пакетики по кружкам, добавил:
— А какой у вас есть? — Я ж и спрашиваю, — с плохо сдерживаемым недовольством сказала она, прекратив наливать кипяток в первую кружку. — Какой-какой? Чёрный, зелёный. — Знаете, давайте-ка зелёного попробую, — сказал Степан Фёдорович, поджав губы и переведя взгляд на Гену. — Кем же вам дядя Жора приходился? — поинтересовался он, когда поймал на себе взгляд Домрачёва. — Дядей. По отцу. — По отцу… — повторила хозяйка, ставя кружки с чаем на стол. — Это такой коренастенький? Седой мужичок? Фёдором его, что ли? — Да-да, верно, — улыбнулся Степан Фёдорович. — Надо ж, — одобрительно закивала хозяйка, — отец ваш. И как он? Как здоровье? Давненько его не было. — Да помер же он, — улыбаясь, хмыкнул Степан Фёдорович и опустил голову.
