— Ты куда?
— До Миньяра прокачусь. Я, может, сегодня у Катьки останусь: не ждите, закрывайтесь. — Давай, осторожно только.
Слова матери покоробили Егора. Он еле сдержался, чтобы не выпалить тираду об её навязчивом беспокойстве. Он сел в «Ладу», воткнул ключ в замок зажигания и плавно отпустил сцепление. Машина заскрипела по вытоптанному снегу.
Егор ехал небыстро и думал о своём. Свет жёлтых фар подсвечивал мелкие снежинки, поднимаемые в воздух свистящим ветром. Егор задумался о том, что пепел после боя, должно быть, выглядит так же: летит себе, кружится. Этот зловещий снег, вспыхивающий в пространстве тёмной ночи, теперь казался ему прахом его прошлой жизни. Егору редко удавалось уловить нить разума в подобном душевном состоянии, но сейчас он стал аргументировано говорить сам с собой.
Он думал о том, что Катя — хорошая девушка. Она, безусловно, красивая и умная. Над последним словом Егор завис. Да разве она умная? Начитанная? Да. Воспитанная? Скорее всего. Но умная? Увольте. Где же в ней этот ум? Разве способна она как следует рассуждать? Понимать кого-нибудь, кроме себя? Нет, конечно: залепила себе глаза книжными страницами и вместо людей видит буквы, бумажки, обложки, но не самих людей. Её представление о мире ограничено краями книжного листа. Она просто-напросто боится отойти от своих иллюзорных взглядов на вещи и вешает на всё, окружающее её, романтизированные ярлыки.
«Даже во мне, — продолжал рассуждения Егор, — она видит не меня, а своё представление обо мне, сформированное паршивой литературой. Макулатурой! Даже в Степане она видит что-то прекрасное: в этом прогнившем до сердцевины гомункуле, короле везения и невежества.
Как она представляет себе наши отношения? Раз она меня терпит, наверное, в её глазах я — потенциальный драматический герой. Наверное, она спит и видит, как моя жизнь резко покатится вниз, просочится сквозь пальцы и как я найду силы собрать её разобщённые фрагменты воедино — вот о чём она мечтает. Ей даже не нужно, чтобы я стал успешным. Это слишком просто и прямолинейно. Даже если бы я увёз её жить в город, она не была бы счастлива. Ей нужны взлёты и падения. Без них она заскучает, зачахнет. Она питается переменами, как вампир — кровью.
Любит ли она меня? Вряд ли. Скорее всего, она просто думает, что любит меня. Но разве что-то, кроме её мечтаний и иллюзий, способно сделать её счастливой? Только вымысел и никакой действительности — с этим слоганом Катя Бухарова шагает по жизни. И я ей завидую: такой человек, как она, не нуждается в том, чтобы его окружали достойные люди, ведь все их недостатки он исправит сам. В облупленных обоях он слышит прощальную песнь уходящей эпохи, в то время как простой, нормальный человек видит в них элементарную небрежность. В одинокой старухе, прогибающей телом последнюю лавочку на своём участке, Катя видит трагедию родителей и детей, нелёгкую судьбу несломленной женщины, тогда как на самом деле эта старуха — простая алкоголичка, убившая в себе способность к воспроизведению потомства.
Но что же она увидела во мне? Что же есть во мне такого трагичного, грустного, одинокого, самобытного? Да ничего, — обречённо подумал Егор. — Абсолютно ничего. Так что же это тогда? Любовь или привычка? Может, я один из немногих людей, в которых она видит суть, а не то, что она себе навыдумывала? А я её люблю?
Это чувство можно сравнить с жаждой. Я её раб, высушенный палящим солнцем в сухой пустыне, где на многие километры простираются мёртвые пески. Я встретил её, этот оазис, и я ничего не могу поделать с собой, когда она находится рядом: едва я почувствую кожей или даже волосами её присутствие, по телу пробегает электрический заряд, а в голову ударяет экстаз, получаемый будто от тысячи выкуренных единовременно сигарет. Всё в ней: её своевольная, отстранённая походка, искренний взгляд, наивный живой голос — всё это составляет мои мысли. В этом и есть жизнь: в наивности, в том, чтобы позволить событиям протекать так, как они должны протекать, не пытаться подмять их под себя, свои интересы. В противном случае откуда же тогда взяться балансу? Зачем пытаться что-то осмыслить, если это осмысление привносит в жизнь одни несчастья? Почему я не могу, как и она, представить себе, что она меня любит? Если это делает её счастливой, имею ли я право разубедить её в этом? Никакого. Я должен позволить протекать событиям так, как они должны протекать по ощущениям Кати. Она в этом мире богиня, и только ей до́лжно вращать колесо мироздания. Только от её воли зависит жизнь на планете: каждое разумное и неразумное существо, сознательно или нет, подчиняется ей. Ведь она есть сама жизнь».
Егор остановился у вывески «Алмаз» и вылез из машины. Он зашёл в бедно обставленное помещение. Помимо стеллажей с ювелирными украшениями и двух картин, там была продавщица, похожая на робота. Она и убедила Егора в том, что для любимой женщины не жалко никаких денег. Купив в этом магазине самый дорогой комплект обручальных колец, он отправился к дому Бухаровых.
На пороге Егор встретился со Степаном. Они молча пожали друг другу руки и пошли в разные стороны: один на участок дяди Жоры, другой в Бухаровскую кухню. За столом сидели Нина, Светлана и Катя. Егор остановился у входа в кухню и виновато и выжидающе посмотрел на Нину. Та молча закрыла глаза, отвернула от Егора голову и вонзила взгляд в стул рядом с Катей. Егор едва заметно улыбнулся и, здороваясь со всеми на ходу, сел на предоставленное ему место. На душе у него было легко. Он ощущал себя так, будто всё, тревожившее его многие годы, только что разрешилось и он может наконец расслабиться. Глупая улыбка наползла на его губы, и он почему-то не мог их ослабить. Словно пьяный, он посмотрел на Катю, и перед глазами у него всё поплыло. В конце концов он заговорил:
— Тётя Нина, Катя, я ещё раз прошу у вас прощения, — эти слова давались ему просто, как будто он диктовал продавщице список необходимых ему продуктов. — Я не жду того, что вы моментально простите меня, но спешу вас заверить, что я уже тысячу раз проклял себя за то, что сделал.
Нина тяжело дышала, поглядывая на дочь, готовую броситься парню на шею. От Нины требовалась только команда «Фас».
— Когда я вчера вечером стоял у вашего дома, то почувствовал, что, если сейчас в сенях не зажжётся свет, я умру на этом месте. Катя, — Егор положил свою ладонь на её, — я люблю тебя и жизни своей без тебя не представляю.
Егор представлял себя романтическим героем и даже не задумывался о том, что это выглядит и звучит нелепо. Светлана и Нина боролись с поразившими их волнением, тоской и стеснением.
— Если ты попросишь меня уйти — я уйду. И не вернусь уже никогда. Сделаю я это только потому, что люблю тебя. Если бы не любил, то заставлял бы тебя быть со мной. Но я люблю, и единственное, что меня волнует, — это твоё счастье. И если оно никак не соотносится со мной — я уйду. Но если я для тебя что-то значу, я прошу тебя простить меня, потому что твоя немилость убивает меня: я не могу ни есть, ни спать, Катя, — закончил он свою сентиментальную речь.
Его руки затряслись. Парень полез в карман за кольцом и едва не выронил его, когда бархатная коробочка зацепилась за пуговицу. Встав на колено, он открыл её и начал говорить, но Нина прервала его на полуслове:
