— Так ну всё, Егорка, хватит, заигра…
— Нина! — строго перебила подругу умилённая Светлана.
Она нежно взглянула на ошарашенную Катю и чуть повела головой вниз. Та тотчас кинулась Егору на шею и обвила её руками. Нина тоже умилилась. На подоконнике вдруг замяукал кот и зацарапал стекло, будто увидел за ним что-то любопытное.
— Согласна, — шепнула Егору на ухо Катя, и он её поцеловал.
Когда Нина, прогнав с подоконника кота, ушла за Геной, Егор обратился к Светлане: — Рассказал вам всё Степан, верно?
— Какое это сейчас имеет значение, Егорка? — Светлана нежно улыбнулась и погладила по руке Катю, вцепившуюся в жениха, как в родное чадо. — И вообще говоря, я пойду, наверное. А вам желаю счастья, долгого и красивого.
Все сидели счастливые, как сидят на дорожку в предвкушении большого приключения путешественники, которым забыли сообщить, что погода нелётная, надвигается гроза и их рейс откладывается.
* * *
Катя лежала в объятиях Егора и вслух читала ему «Маленького принца», то и дело сбиваясь.
— Он заботливо прочистил действующие вулканы. У него было два делающих… Действующих вул…
— Ну давай, какую букву не знаешь? — улыбнулся заскучавший Егор. — Подскажу.
Катя рассмеялась.
— Дурак. Ты слушай дальше.
— Может, мы чем-нибудь другим займёмся?
— Чем, например? — спросила Катя.
— Можем помечтать, как и где мы будем дальше жить.
— Точно не с родителями, — отрезала Катя и отложила книгу.
— Это само собой. А где бы ты хотела? — спросил её Егор.
— Это неважно, когда рядом есть любимый человек, но можно было бы где-нибудь в Москве. Я бы училась — ты бы работал.
— Так важно или неважно? — Егор гладил её по щеке.
— Непринципиально. Я бы хотела двоих детей: старшего мальчика и младшую девочку. — Как у Светланы Григорьевны?
— А это тут причём? Только у неё мальчик и девочка? А как бы ты хотел жить?
— Я бы хотел где-нибудь на севере. На Кольском полуострове, наверное. В какой-нибудь забытой Богом деревне, чтоб там жило человек сорок, не больше. И каким-нибудь делом занялся: коров бы держал, может, ферму. И по всей стране йогурты продавал бы.
— А я бы что там делала? — тихонько проговорила Катя.
— А ты бы писала про север и северян, про быт и обычаи, а критики называли бы тебя писателем столетия. И при жизни тебя канонизировали бы.
Катя заулыбалась и едва не засмеялась. Егор знал, как порадовать Катю.
— И с этим человеком я собираюсь связаться до конца своих дней.
— А что с этим человеком не так? — словно обидевшись, спросил Егор. — С ним разве что родительско-сыновние отношения строить, но никак не романтические, — сказала Катя и засмеялась.
— Инцест! — сказал Егор.
— Фу, господи, Егор, — брезгливо сказала Катя и отвернулась от него. — Как у тебя только такие мерзости рождаются?
— Ну прости, — шёпотом сказал он и приложил лоб к её шее. — Расскажи мне сказку.
— Я тебе уже читала.
— Да нет. Расскажи какую-нибудь свою.
— Хорошо. Жил-был парень по имени Егор и был ничуть не пошлым, и даже умным. Как тебе такая сказка?
— Слишком правдоподобная, — ответил Егор и засмеялся.
Катя не выдержала и тоже засмеялась. Рассердившись на себя за то, что она так быстро прощает Егору его пошлости, она повернулась к нему и с детским азартом защекотала его.
— Стой-стой-стой, тихо, — затараторил Егор. — Там что-то случилось. Тихо, Кать. Послушай.
Девушка насторожилась, затихла и услышала звуки суетни в доме и крики на улице.
18
— Ну и гони ты их в шею, Степан, — говорил Домрачёву вдавленный в кровать Гена, — с их милосердием. Малахольные нашлись тоже! Нет, они, главное, тебя раздевать будут, а ты им спасибо говорить? Егорка…
— Да, Ген, говорят, нормальный мужик Степаныч этот. Хорошо, я и не спорю: нормальный, так нормальный. Допустим. Ну и я без этого деда ничего бы не нашёл…
— А что за дед? Откуда взялся? Не пойму, — перебил Домрачёва Гена. — Да Илья Михалыч с соседнего Михайлово. Дорогу мне подсказывал, когда я к вам ехал. Так я чего говорю…
— Ну-ну.
— Степаныч этот — бог с ним. А Светланы муж? Как его? — Домрачёв сделал вид, будто забыл имя Фёдора, и защёлкал пальцами. — Фё… Фёдор, что ли? Ему-то как спускать? Ты пойми: мне-то дела никакого нет до денег этих, до «Газели». Светлану жалко: хорошая баба, а в доме бандита держит — ну разве можно так?
— Послушай, Степан, — смущённо заговорил Гена, — у них эта шарманка давно крутится. Как это говорят? Клептоман он, что ли…
— Ворюга просто.
— Ну, положим, ворюга. Думаешь, она этого ничего не знает? Думаешь, дети не знают? Она как может борется с этим, бедная, мучается…
— Ну и что теперь? — не вытерпел Степан. — Так и ждать, пока он исправится? Или что-то делать начать?
— Ты-то, Степан, не лезь. Ты там каким боком? «Газель» вернули? Починят? Всё. Дальше не твоя забота. У меня, Степан, батя вором был, и жил я хреново, сам понимаешь. Мне эти кражи осточертели так, что вспоминать о них не хочется, — я даже на похороны отца не пришёл. Всю жизнь мне переколошматил. Так что давай это дело отпустим с тобой, и пусть сами в этом варятся. Ферштейн?
— Ферштейн, ферштейн, — расстроился Степан.
— А ты, вообще-то, иди, не заражайся.
Степан пошёл в кухню. Сел к женщинам, задумался. Катерина не знала, как смотреть на него. Вроде всё должно быть хорошо: справедливость восторжествовала, потерянное вернулось владельцу. Но почему же радости за него никакой нет? «Переперчил он судьбы стольких людей», — подумала Катя. Она не сводила с него глаз, а он смотрел на белого кота, свесившего хвост с подоконника. У него был такой же кот. Точнее, не у него, а у родителей. На даче жил. Пушком его звали. Хороший был, ласковый. Домрачёв думал, что его отец любил только этого кота. И никого больше.
Степан Фёдорович врал, когда думал так про отца, самому себе врал. И понимал прекрасно, что врал.
2001 год был. Или 2002. Сыну Домрачёва тогда было семь лет. У Степана Фёдоровича в доме завелись тараканы. Чем только ни травили — те ни уходить, ни дохнуть не собирались. Домрачёву были безразличны тараканы: бегали и бегали — что с того? Разве мешали? Ладно ещё кусались бы, так нет — просто бегали. Так ещё и как бегали: Домрачёвы свет включали — тараканы и прятались. Культура — она и в Рязани культура. Единственное, когда в пакете с хлебом оказывались, Домрачёву было неприятно. А ко всему другому он привык. Даже когда иной усатый проползал в ванной, Степан не убивал его, а приседал на корточки и изучал насекомое. Эти звери нравились Домрачёву. Он где-то вычитал, что они ядерную войну могут пережить. Якобы радиация на них — ни-ни — не действует. «Так их тогда не тапкой бить надо, а изучать в лабораториях и в нас, в людей, их гормоны, или — как их там? — гены нужно внедрять. Может, от войны ядерной и не спасёмся, так хоть гриппом болеть перестанем. А того гляди и рак одолеем», — думал Домрачёв, рассматривая жирные блестящие усики, колючие лапки и мелкие чёрные глазки. Он невольно от омерзения задирал губу, щурил глаза и глубоко, часто дышал, но глаза его улыбались.
