— Стёпа! — крикнула Наташа и попыталась отстранить мужа от сына.
— Сейчас, я только задницу ему надеру! — обратился скорее к сыну, чем к жене, Домрачёв.
Костя в истерике затопал и закричал.
— В чём на работу я буду ходить, ты подумал?! А?! Подумал?! — спрашивал Домрачёв.
— Степан, это я выбросила! — созналась Наташа, как только поняла, в чём дело.
— Как же, — ухмыльнулся Домрачёв. — Ты его не прикрывай. Его воспитывать нужно.
— Ты что оглох, что ли?! Отпусти Костю, кому говорят! — закричала Наташа. — Я выбросила рубашку твою.
Домрачёв отпустил сына и медленно перевёл испуганный взгляд на жену. Костя спрятался за её спиной.
— Зачем? — едва не плача, спросил её Домрачёв.
— Зачем-зачем? Таракана я на ней прихлопнула, — самодовольно сказала Наташа.
— А застирать? — всё не понимал её Домрачёв.
— А где застирать, Стёпушка? Вся ванная в тараканах.
— Ну и что ж мне делать теперь? — поинтересовался Домрачёв, волнуясь о своём повышении.
— Травить, Стёпушка, травить, — заявила Наташа.
И вот в начале июня, когда закончилась учёба в школах, на время, пока будут травить тараканов, Домрачёв повёз семью на родительскую дачу. Фёдор Аркадьевич с женой Инной Филипповной тоже поехали. Все были счастливы, кроме Домрачёва. «Мало того, что со стариками трое суток придётся ютиться (а они ж, поди, храпят), так ещё и всех тараканов переубивают», — думал Степан Фёдорович. Домрачёв давно не был на даче. Первым делом, как он зашёл на участок, скривил недовольную мину и спросил мать:
— Чего ж так неубрано?
Она смутилась от такого вопроса. За жену ответил Фёдор Аркадьевич:
— А ты приезжай да помоги убраться. А то мы только критиковать и умеем.
— О, бежит моя радость, — сказал он и присел на корточки, чтобы погладить бегущего к нему белого кота.
Кот подбежал к своему хозяину и начал тыкаться мордой в его руку. Домрачёв-старший хохотал от удовольствия, чесал белого за ушами, а у того слюна текла. Фёдор Аркадьевич почесал кота, усадил к себе на плечо и пошёл рассказывать сыну, что и как на даче устроено.
Вечером в честь такого события (как же, сам Степан Фёдорович пожаловал) на дачу приехали сестра Людмила с мужем и двумя дочками. Вся семья собралась у костра, разведённого в ржавой бочке. Кто на чём мог сидел: дети втроём на пеньке умещались, деды — на табуретках, родители из дома стульев принесли. Только Домрачёву в голову пришла мысль вытащить мягкое кресло с ручками. По бледнеющему у горизонта небу были размазаны чёрные облака, плывущие в печь розового заката. На яблоне, под которой уселась семья, сидели птички да чирикали. На траве лежали бусинки росы. В соседском доме потух свет.
Фёдор Аркадьевич гладил кота, лежащего у него на груди, и полушёпотом говорил:
— Право, как несушки: только солнце зайдёт, они сразу спать.
— Кто такие? — спросил Домрачёв.
— Молдаване, Стёп, — ответила Инна Филипповна. — Мы с отцом за ними посматриваем: они, видишь, встают к обеду, а ложатся, чуть солнце спрячется.
— Чего это?
— Жрать нечего, — грубо ответил отцу Костя. Это рассмешило его двоюродных сестёр.
— Костя! — буркнула ему Инна Филипповна.
— Чего ты? — Фёдор Аркадьевич посмотрел на неё. — Не так, что ли?
— Постойте, — вступил в разговор Людмилин муж, — с голодухи, думаете, они спят дольше?
— Ну, — ответил Фёдор Аркадьевич. — Я смотрю, что они там едят: положат на семью гору очисток каких-нибудь, и на этом всё.
— Ты не преувеличивай, пап. Чего людей стращаешь? — сказала ему дочь и обратилась к остальным: — Они не жируют, конечно, но и не сказать, что бедствуют.
— Ну а государство что? — спросила Наташа.
Степан Фёдорович закатил глаза: он не любил, когда жена говорила что-то при людях, всегда боялся, что она какую-нибудь глупость ляпнет. Ну и вот — ляпнула.
— А что тебе государство? — обратился к ней Домрачёв.
— Ну как же? — Наташа стала искать взглядом поддержку у окружающих. — Они же многодетные, верно? Малоимущие? Выплаты какие-то положены.
— Откуда ж, дорогая, деньгам на все твои выплаты взяться? — начал раздражаться Домрачёв. — Они одни, что ли, в России такие многодетные? Есть и ещё хуже… Многодетнее. И что теперь? Всем денег раздавать? А денежки-то чьи? А наши с тобою денежки. Из нашего кармана.
— Ты бы лучше, Степан, с туалетом так разбирался, как с экономикой, — сказал ему отец, чтобы разрядить обстановку.
Степан Фёдорович сразу умолк и понурил обиженный взгляд.
— Закипел, поди ж, чайник, — сказала Инна Филипповна и удалилась.
— А чего с туалетом-то? — залюбопытничала Людмила.
— Чего-чего, — заулыбался Фёдор Аркадьевич. — Где он смывается, спрашивает: выходит потерянный весь, стыдливый, и шепчет на ухо, где, мол, туалет-то смывается, — договорил Домрачёв-старший и разразился заразительным смехом.
Все вокруг подхватили. Один Домрачёв метал молнии: его лицо было так сосредоточено, будто он пытался запомнить, сколько каждый из родных смеётся над ним. «Самому жизнерадостному следовало бы устроить порку», — думал Домрачёв. Ему не нравилось, что собственный сын над ним смеётся. А ещё больше не нравилось, что ничего Косте за это не сделаешь. Как это его одного отшлёпать? Это всех тогда нужно, выходит. Девочек ещё можно. А что отец ему на это скажет? Мол, зачем же ты меня, сыночек, розгами да по заднице?
— Что это у тебя, Стёпа? — Фёдор Аркадьевич потянулся рукой к шее сына.
— Что там? — испугавшись, Домрачёв прижал подбородок к груди, чтобы рассмотреть это нечто.
Домрачёв-старший снял с его шеи яблоневый лист и сказал:
— Семиногий восьмирог, — и вновь разразился заразительным смехом.
Степан Фёдорович утопил себя в кресле, выхватил у отца листок и принялся рассматривать его.
— Посмеялся бы хоть над собой, — Наташа стукнула его по плечу.
— Ты за нас двоих отдуваешься, — обиженно буркнул он.
Наташа махнула рукой и заговорила с Людмилой. Домрачёв решил, что они обсуждают его. «Наверное, Наташка про тараканов проболталась, — подумал Степан Фёдорович. — Мало ей позора?»
— Готовый, — сказала Инна Филипповна. Она поставила поднос с кружками горячего чая на стол за спиной у сына и обратилась к нему: — Держи, Стёпочка, передавай дальше.
Тот взял кружку в руки и так до конца вечера больше её не отпускал.
На ночь Фёдор Аркадьевич и Людмилин муж легли в предбаннике: там было холоднее. Остальные же набились в дом. Наташа со всеми детьми расположились на двуспальной кровати. Домрачёв с матерью — на полуторке. Людмила легла в спальнике на полу. Одна из её дочек всё жалобно смотрела на мать и просила:
