— Степан Фёдорович, прошу вас, включите мозг!
Он начал обходить её. Домрачёв не знал, что с ней делать, кроме как пытать. От этого он злился ещё сильнее. Ему в голову пришла мысль прикрыть нос и рот девушки. Но не успел он как следует прижать свою холодную ладонь к её губам, она с силой вцепилась в его безымянный палец зубами. Домрачёв дёрнулся и слегка ударил девушку кочергой по голове. Она упала и стала кричать:
— Помогите!
Её крик был истошным и напоминал рёв забиваемого зверя. Домрачёв, увлёкшись, бил Катю и уже не помнил почему. Он только злился, когда кочерга приходилась мимо головы и отчётливый ритм, который он с таким трепетом выводил, сбивался. Катя с явственной остротой чувствовала каждый удар: они отдавались волной невыносимой боли по всему телу. И самое жуткое в этой расправе было то, что она во всех деталях видела ужасное, безумное лицо своего карателя, похожее на свиное рыло. Она была совсем одна в заброшенном доме с этим воплощением человеческого уродства. Ей казалось, что время свернулось в кольцо и бесконечно проигрывало одно и то же мучительное мгновение.
Она боялась, что не мучения, а Степан Фёдорович будет длиться вечно, не жить, а именно длиться. И ей было страшно, потому что перед ней был не человек. А нечто другое. Она боялась смотреть этому существу в глаза, но всё же смотрела. Домрачёв в пылу этого помешательства был интересен ей так же, как и внеземная, совершенно чуждая ей жизнь. Она будто бы даже стала восхищаться этой новой формой жизни, как грациозными львами-убийцами. Она восторгалась невероятно разнообразной жизнью, у которой бывают и такие крайности.
Катерина Геннадьевна Бухарова последние минуты своей жизни любовалась звероподобным, обезумевшим мерзавцем, потому что он был живым ― единственным, кроме неё, живым существом в этом забытом Богом месте. И ей тоже хотелось быть живой, бесконечно хотелось. Ей хотелось жить так сильно, что ей почудилось, будто это желание отделилось от неё, обрело форму и зажило самостоятельно. «И даже, — подумалось Кате, — если я умру, это желание будет жить без меня, само по себе». Она чувствовала, что скоро умрёт, и ей хотелось познакомиться даже с таким проявлением жизни. Ей хотелось чувствовать боль, ощущать безумную силу, энергию, убивающую её. Хотелось слышать, как звенит кочерга, стуча по её голове, как рычит Домрачёв. Она вдруг ощутила счастье, будто оказалась в самом оживлённом месте во вселенной. Всё человечество, находящееся за пределами этого дома, казалось ей осиротевшим, потому что пропустило событие, которое бывает раз в век. Все звёзды и планеты ― настоящие родители людей ― выстроились в одну линию, чтобы посмотреть на них и благословить. И эта линия вела прямо к дому дяди Жоры.
Постепенно пространство комнаты начало мутнеть в глазах Кати. Удары стали тупыми. Они будто приходились по кому-то невидимому, а не по Кате Бухаровой. Она в последний раз в жизни испугалась, когда поняла, что не может разобрать лицо своего убийцы. В этот миг Домрачёв перестал существовать для неё: он умер и превратился в смерть, неосязаемую, холодную и беспристрастную. Катя Бухарова хотела жить. Любой жизнью. Хотела жить все эти мизерные секунды, которые ей остались. Катерина была готова покориться смерти, упасть ей в ноги, целовать пятки, лишь бы она дала пожить ещё одно мгновение, лишь бы она дала возможность напоследок увидеть живого человека. Но тело Кати онемело. Осталось только сознание. Она была готова простить Домрачёву всё, лишь бы он не добивал её, а дал ей умереть самой, умереть, любуясь этим прекрасным заброшенным домом. Она бы отложила несколько секунд, чтобы подумать о родителях, ещё пару секунд, чтобы подумать о Егоре, немного на воспоминания из детства и ещё чуть-чуть на представление жизни, которой у неё никогда не будет. Она думала об этом, пока её череп не хрустнул и из трещины не потекла густая багровая кровь. «И внезапно в вечность вдруг превратился миг».
Тогда в дом вбежал разгорячённый Дима и чуть ли не сразу кинулся на Домрачёва. Тому хватило сил одним ударом пробить дыру в голове парня. Кочерга так и осталась торчать у него в виске. Домрачёв уверенными движениями перевернул Катю, чтобы взглянуть в её глаза. Ему показалось, что малую долю секунды в них ещё теплилась жизнь и её губы отчего-то стали улыбаться. Но не радостной улыбкой — ехидной. Будто бы её распирало от злорадства, что она унесла тайну сокровищ дяди Жоры с собой в могилу и эти деньги никому не достанутся.
— Сучка! — заорал он, ударив ладонью прекрасное лицо теперь навечно молодой девушки. — Ещё и ржёт! Кобыла!
На самом же деле перед тем, как сознание Кати Бухаровой навсегда оборвалось, она на долю секунды почувствовала близость своего доброго друга, учителя и мудрого наставника. Она почувствовала, что он не бросил её, а всегда был рядом. Нужно было только подождать, когда космические лучи сойдутся в одной точке. И теперь, после её и его смерти, он лежал рядом с ней в одной на двоих луже тёплой крови в заброшенном доме на улице Озёрная в селе Мешково, а Домрачёв Степан Фёдорович, стянув с Катерины обручальное кольцо, жал на педали своей жёлтой «Газели» и ехал, сам не зная куда.
25
Своё обещание сыну Светлана сдержать не смогла: она запила с горя. Фёдор составляет ей компанию и, когда сильно напивается, плачет, и говорит: «Нужно было оставить эту тварь в колодце!» Хозяйство, однако, стараются вести. Светлана ходит на работу. Она изменилась: вечно недовольная, ворчит, может накричать на детей, двойки ставит, будто с наслаждением. Вечерами позволяет себе непростительную халатность: пьяной проверяет тетрадки учеников, возвращает их часто не в том виде, в котором принимала: помятые, с размазанными словами и жирными пятнами.
Фёдор иногда притаскивает домой всякие вещи. Например, в апреле принёс латунный самовар. Светлана не брезгует пользоваться ими. Дочке уделяют мало внимания. Она стала самостоятельнее и, чтобы отвлекаться от скандалов пьяных родителей, начала читать книжки братика. В семь лет уже прочла два тома произведений Чехова.
Гена и Егор нашли смысл жизни в поимке Степана Фёдоровича Домрачёва и с каждым месяцем всё сильнее поддавались азарту, словно играли в рулетку, а не искали убийцу. Нина заболела с горя и через две недели после похорон дочери умерла. Она сильно плакала: даже ночами не затихала, будто и не спала совсем. Иногда ей чудились тени на потолке. Тогда её безумные глаза округлялись, дыханье спирало, а руки начинали трястись. Гена пытался успокоить её: «Ниночка, — говорил он ей, — нужно учиться жить дальше. Не бойся, всё пройдёт, попривыкнешь, бояться перестанешь, гада этого поймаем». Говорил, а самому было страшно, потому что понимал, что лжёт жене. Понимал, что этот страх никогда ни её, ни его не покинет.
Теперь Нина лежит в земле рядом с дочерью под дешёвым деревянным крестом. Гена после смерти жены продал половину их дома соседям и бросил работу. На её похоронах и не плакал совсем, будто слёз не осталось. Иногда приходит на могилки своих женщин: уберётся, посидит на лавочке, поговорит. Почти всё своё время он тратит на поиски. Полиция лишь разводит руками, поэтому он ездит по близлежащим деревням и спрашивает, не видел ли кто жёлтую «Газель».
