Нам кажется, что тиннитус мы слышим ушами, хотя возникает он в нервных цепочках головного мозга. Мы слышим его внутри, глубоко в своей голове, в душе. Навязчивый, беспокоящий монотонный шелест.
Звенит. Усыпляет. Гипнотизирует.
Кажется, какой-то инструмент настойчиво и жалостливо играет где-то вдалеке. Скрипка. Или виолончель.
Звенит.
Мы начинаем говорить, что попало, лишь бы уничтожить тишину и разбавить давящий звон.
Говорим-говорим.
– Правда, молодец, – говорю, чтобы не молчать. – Ни разу не видел девушку, которая так бы спокойно и так стойко терпела боль.
Причина тиннитуса – ослабление слуха. Так они говорят. Постоянное воздействие шума делает тебя глухим. Электролобзик, бензопила. Все это минута за минутой портит твой слух. Громкая модная музыка в басовитых наушниках, взрыв пиротехники на веселом празднике. Все это отключает, убавляет чувствительность твоего внутреннего приемника.
В моем случае это жужжание тату-машинки.
Я говорю, что первый портрет готов. Говорю ей, какая она молодец, вытерпела. Говорю, борюсь с сонливостью и слушаю, как звучит, преломляется, искажается до неузнаваемости мой собственный голос.
В ушах звенит.
– Щиплет? – спрашиваю.
Девушка мотает головой.
Обманывает.
Если бы я не видел, как подрагивают ее плечи от зудящих прикосновений иголок, решил бы, что чем-то она больна. Что у девушки заниженный порог чувствительности. Заниженный порог боли.
Не признается.
Кожа у нее сейчас не просто щиплет, она горит, жжется, словно на ней тлеют тысячи ярко-красных углей.
В ушах все еще звенит, но звук становится заметно тише. Мелодия растворяется.
– Знаю. Не притворяйся. Это больно. Как будто долго тереть наждачкой на одном месте, – говорю и ловлю в свой адрес благодарную улыбку.
Ей, наверное, приятно, что я о ней забочусь. Думает, наверное, что она особенная. Но забота здесь ни при чем. Я просто говорю.
Болтаю.
Пустые фразы, только чтобы не слушать тишину. Только чтобы занять мозг и не признаваться себе в том, что в данный момент я жду. Подгоняю время и продолжаю спать с открытыми глазами.
– Наш первый портрет удался.
Протираю начисто покрасневшую кожу.
– Вот, холодненькое, – подмигиваю, промачиваю рану свежей салфеткой, пропитанной вазелином, и отодвигаюсь к стене, чтобы рассмотреть творение с расстояния.
Достойная работа.
Хоть и не без изъянов, вполне себе можно было бы демонстрировать на каком-нибудь не слишком крупном тату-фестивале.
Сейчас, конечно, не заметно, но после заживления опытный глаз найдет на рисунке множество полутонов. Мой фирменный стиль, мой уникальный знак, если угодно. Знак качества.
Она смотрит на ногу. Готов поклясться, она не ожидала, что я настолько хороший мастер.
Татуировка вышла отличная.
Серый краситель для теней и полутонов получается при смешивании технических углеродов и диоксида титана, но я предпочитаю пользоваться разбавителем. Много кто пользуется этим трюком, но я здесь главный герой и я научился делать это лучше других. Это, по-моему, и определяет настоящего мастера.
Татуировка удалась. Невероятно реалистичная.
– Разбавитель, – говорю и показываю палец вверх.
Говорю, хотя знаю, что девушка не понимает, о чем я.
Говорю.
Нужно разговаривать с клиентом. Даже если неприятно, даже если смертельно устал.
Во-первых, так легче оценить самочувствие человека. Для организма тату – это стресс-травма. Нужно следить за состоянием клиента. Если в планах нет вызывать врача, лучше заранее побеспокоиться об этом, особенно если объем работы солидный.
А во-вторых, болтовня делает из обычного мастера «своего мастера».
Клиенту приятно осознавать свою причастность к процессу, пусть даже косвенную. Такой клиент захочет новую работу только у тебя, только со «своим мастером». А клиент захочет. Без сомнений. Татуировка – это своеобразная форма наркотика. Мысль что-то добавить или что-то подкорректировать появляется на второй день после заживления татуировки, а порой раньше.
Нужно разговаривать, даже если твой клиент не отвечает. Особенно если твой клиент – странная, загадочная, немного пугающая и одновременно удивительно привлекательная девушка.
Таковы правила игры. Таков мой сценарий.
– Идеальная жидкость, если тебе необходимо сделать аккуратные мягкие переходы, – поясняю с серьезным лицом эксперта.
Я продолжаю говорить, а она рассматривает ногу. Осторожно поворачивает, затем сгибает колено и одобрительно кивает.
Что-то в ней есть.
В моей клиентке.
Не могу выразить словами, но что-то в этой странной девушке меня притягивает. Возможно, все дело в ее молчаливой загадочности.
Она рассматривает свою новенькую татуировку, а я рассматриваю ее лицо. Ее глаза, прекрасные губы, нос. Ее обаятельные ямочки на щеках.
Она ловит на себе мой взгляд, а я не успеваю отреагировать и как идиот продолжаю пялиться и улыбаться.
Какое-то время ничего не происходит. Мы просто сидим и смотрим друг на друга. Вероятно, доли секунды, но для меня это время продлилось целую неловкую вечность.
Я смотрю.
Она смотрит в ответ.
Я продолжаю улыбаться, но, скорее всего, мой хмурый смущенный рот уже мало похож на улыбку. Когда наконец до меня доходит, как нелепо я выгляжу, решаю не отступать.
Иду до конца.
Отводить и прятать взгляд еще более нелепо, чем продолжить смотреть. Я здесь главный. И я продолжаю смотреть. Мол, все в порядке. Мол, так и планировалось. Просто улыбаюсь и жду ее реакцию на свою работу.
– А? Класс? Что я говорил. Почти идеально. А когда заживет, будет вообще красота.
Она молчит.
А я отворачиваюсь, снимаю перчатки и роюсь в сумке, будто чем-то важным занят.
Проверяю телефон. Никто не звонил. Зачем-то трогаю зажигалку. Заглядываю в наружный карман сумки, озадаченно расстегиваю и тут же застегиваю обратно отделение со сменкой.
Я разрабатываю план.
Хитроумный план.
Красотка до сих пор не проронила ни звука, лишь легкий едкий смешок, а мне все сильнее хочется услышать ее голос.
Я должен что-то сделать, чтобы она заговорила. Должен. Во что бы то ни стало. Обязан.
Зачем?
Не могу ответить.
Почему-то я решил, что мне это просто необходимо.
