— Ты должна понимать, уж извини за прямоту, что на сегодняшний день лечения не существует.
Тереза впилась ногтями в сумку, лежавшую у нее на коленях.
Наконец-то Кармен произнесла эти слова. После целого часа пустых разговоров.
— Спасибо, что приняла меня в такое позднее время, — сказала Тереза, поднявшись.
— Может, у тебя есть еще вопросы?
На единственный интересующий ее вопрос ответа не существовало. Ей хотелось спросить о жизни, о смерти и о том, что находится посередине. О том, чего она через какую-то неделю, месяц или год может лишиться. Навсегда.
26
Когда звук дверного звонка прорезал ночную тьму, Лючия не спала. Она уже ждала в коридоре, не спуская глаз с входной двери. Разбудивший ее перед этим ночной кошмар прогнал сон. Поэтому она подошла к окну, чтобы посмотреть на падающий снег, и увидела бредущего к дому человека.
В комнате отца что-то упало. Затем, громко выругавшись, он появился на пороге своей комнаты и с выражением полной растерянности, шатаясь из стороны в сторону, подошел к ней. Лючия уловила уже знакомый запах дыма, от которого отец сначала веселел и смеялся без причины, а потом валился с ног где придется.
— А ты что тут делаешь?! — резко спросил он. — Марш в свою комнату!
— Пап, там какой-то человек… — начала было Лючия, но, не дослушав до конца, отец выставил ее в детскую.
— Опять твоя мать забыла ключи.
Лючия видела, как он направился к входной двери, держась за стены, чтобы не упасть. Девочка наблюдала за ним в дверную щель. Отец считал ее странной, потому что она видела призраков, и в последнее время избегал. Однако привидение, звонившее к ним в дверь, было вполне реальным.
В дверь снова позвонили. Коротко, настойчиво.
Когда отец повернул дверную ручку, у соседей пропел петух. По вредной птице, кукарекавшей ровно в четыре утра в снег и в дождь в любое время года, можно было сверять часы. «Если сейчас четыре, то мама должна уже быть дома», — подумала Лючия.
Затем девочка увидела, как незнакомец загородил собой весь дверной проем. Его гигантскую фигуру с головы до пят скрывало пальто. Из наброшенного на лицо капюшона торчала длинная борода.
— Вам чего? Помощь нужна? — спросил отец.
Призрак поднял голову. Его лицо было бледным, как у покойника.
Закрывшись в комнате, Лючия юркнула под одеяло, но потом передумала, на цыпочках подкралась к двери и высунула нос наружу.
Ей было и страшно, и любопытно. Осмелев, она сделала несколько шагов по коридору. Незнакомец вытянул вперед руку с каким-то предметом, бормоча что-то неразборчивое.
— Не понимаю. Нужна помощь? — снова спросил отец, с трудом держась на ногах.
Призрак, наклонив голову, не сводил с него глаз.
— Нуж-на по-мощь? — повторил он, как в детской игре.
Чертыхнувшись, отец попробовал было захлопнуть дверь, но незнакомец ему помешал. Лючия вздрогнула от мощного удара кулака о дерево. Отец замер, не спуская глаз с предмета в руке призрака.
Вглядевшись повнимательнее, Лючия разглядела цепочку.
Наконец призрак отпустил дверь и исчез в тумане, из которого явился. Отец с силой захлопнул за ним дверь.
Когда отец обернулся, Лючия увидела, что он весь дрожит.
27
Тереза разглядывала свет в своей комнате. Не предмет, не отблеск, а именно свет. За последние двадцать четыре часа она хорошо изучила эту пульсирующую субстанцию, которая витает в воздухе, меняет цвет и легким прикосновением заполняет стены и предметы, а затем отступает. Тьма — это черный свет. Накатывающий волнами, как прилив.
Сейчас тьма поглотила ее с головой.
Тереза не спала. Не один час она провела в раздумьях, цепляясь за воспоминания как утопающий за соломинку.
— Двадцатое мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого, — пробормотала она.
Все началось именно в тот день. В день ее рождения. Стала бы она тогда улыбаться, зная, чем все закончится?
Эту историю ей рассказала мама. Когда акушерка взяла Терезу на руки, та, вместо того чтобы закричать, открыла глаза и улыбнулась. Конечно, беззубые десны на сморщенном личике были скорее не улыбкой, а рефлекторной реакцией на первый контакт нежной кожи с воздухом.
Мама, однако, предпочитала думать, что дочери уготована счастливая судьба от рождения. Поэтому и имя ей выбрала созвучное со словом «сокровище»
[2]. Тереза так никогда и не решилась ей сказать, что на самом деле оно означает «охотница». Впрочем, «охотницей» она как раз и стала — в каком-то смысле.
«Мамочка, видишь ли ты меня сейчас?» — задалась вопросом Тереза.
Сложив оружие, она забилась в свою нору, чтобы зализать незаживающие раны — настолько глубокие, что трудно и представить.
Тереза давно свыклась с мыслью, что тело ей вечно изменяет. Впрочем, она платила ему тем же. Она привыкла к расплывающимся книзу формам и к морщинистому лицу, на котором не задерживается мужской взгляд. К диабету и скачкам давления, к чувству голода и усталости с самого утра, к боли в ногах в середине рабочего дня и портящемуся с каждым годом зрению. Она смирилась даже со шрамом на животе, который ежедневно напоминал ей о самой большой утрате.
Единственное, чего она снести не могла, так это последней измены. У нее просто не было сил, чтобы в одиночку выдержать такой удар.
Всю ночь она провела в кровати в позе зародыша. Ей хотелось снова ощутить себя чьей-то дочерью, а не копошиться в воспоминаниях. Ей хотелось получить утешение, а не рыдать в пустой квартире. Она представляла, как чья-то рука гладит ее по мокрым от слез волосам и распухшему лицу. Она уже и не помнила, сколько лет ее никто не целовал.
Вот и рассвет на подходе. Она догадалась об этом по синеве, просачивавшейся сквозь щели в ставнях.
Опять смена света. Тьма отступала. Осталось только найти силы прогнать ее еще и изнутри. Опять. Наверное, не будь она одна, сделать это было бы намного проще. Тереза не была романтичной натурой, но после долгих лет одиночества идея о спасителе под боком казалась все более привлекательной.
Вдруг на прикроватной тумбочке завибрировал телефон. Она несколько раз прочитала высветившееся на дисплее имя, прежде чем поняла, кто звонит. Села на кровати и прочистила горло.
— Не про тебя я сейчас думала, — проговорила она в трубку.
— Все вы, женщины, так говорите, а потом передумываете.
Что ни говори, а за словом Марини в карман не лез.
— Что-то случилось? — спросила она.
