— Чем я могу быть вам полезной?
— Как складывалась судьба малышей из «колеса подкидышей»?
Женщина взглянула на дверь за спиной Марини.
— Теперь я вас понимаю, — ответила настоятельница, — но колесо уже давно не работает. Идемте за мной.
Шелестя длинной черной сутаной по каменному полу, настоятельница повела его по длинному коридору. Готические окна выходили на монастырский дворик, освещенный светом фонарей. Среди голых фруктовых деревьев блестела статуя печального ангела с опущенными крыльями.
Повернув засов, настоятельница распахнула дверь. Массимо приблизился и заглянул внутрь.
— В память о благом деле наших предшественниц мы ничего не стали менять, — пояснила настоятельница. — Вы можете войти, если хотите.
Массимо сделал несколько шагов вперед. В опрятной комнатке витал запах лаванды. Справа, у стены, стояла кровать с шерстяным одеялом и непритязательным постельным бельем из хлопка, из-под кровати выглядывал ночной горшок. Слева, под деревянным распятием, — стол и стул с соломенным сиденьем. На столе все еще лежала открытая книга.
— Вот это колесо, — сказала сестра Агата, указав на стену напротив. В железном вращающемся круге покоилась маленькая люлька с пеленками из тонкого льна, украшенными ручной вышивкой. Видимо, кто-то посвятил вышивке немало времени. Забота монахинь о никому не нужных душах тронула Массимо. Особенно бросался в глаза контраст со спартанской постелью смотрительницы.
— Колесо открывалось снаружи, — пояснила настоятельница. — Как только младенец оказывался в люльке, колесо поворачивали. Никто не видел, кто подбросил ребенка. Обычно в пеленках оставляли какие-то личные вещи, чтобы по ним можно было опознать младенца и забрать его назад.
Массимо поразила грусть, охватившая его, едва он переступил порог этой комнатки.
— Это «колесо подкидышей» установили во второй половине XVIII века, — продолжала сестра Агата. — С тех пор оно всегда работало, за исключением нескольких лет, когда его закрыли по указу фашистов. В пятидесятых колесо запустили вновь.
— И много было подкидышей?
— Не так много, как в городах, где индустриализация толкала работниц на такой отчаянный шаг. В наших краях женщин вынуждали к этому голод и нищета.
— Когда колесо закрылось?
Настоятельница кивнула в сторону книги, лежавшей на столе.
— Это последний журнал. Там должна быть дата.
Массимо подошел к столу и прочел:
— 18 октября 1972 года. Девочка.
— Ее звали Кларой. Она стала последним подкидышем в стенах нашей обители.
Массимо посмотрел на настоятельницу.
— И что дальше происходило с этими детьми?
— Две недели они находились в монастыре. Кормилица, приходившая из деревни, заботилась о питании, а сестры — обо всем остальном. Две недели мы молились, надеясь, что мать одумается, а потом ребенка передавали на попечение государства и определяли в какой-нибудь приют.
— Как это грустно, — произнес Марини.
— Я бы так не сказала. Эти дети избежали более тяжелой участи. Как видите, инспектор, ребенка, которого вы ищете, здесь никогда не было, а если бы и был, то из этих стен его сразу же передали бы в приют.
Массимо покинул монастырь в Райле в подавленном состоянии. Перед тем как уйти, он задержался, чтобы получше рассмотреть колесо. Над дверцей находилась голова дьявола, высеченная из камня: казалось, злые глазки следят за тобой повсюду, где бы ты ни стоял. Голову с острым подбородком венчали закрученные рога, из разинутой пасти торчали клыки. Эта страшная скульптура была последним предупреждением тем, кто собирался отказаться от ребенка.
«Церковь всегда сурова со всеми, кроме себя самой», — подумал Массимо.
Ему никак не удавалось избавиться от чувства дискомфорта, от которого его слегка подташнивало и сводило желудок.
Мысли о подкидышах взволновали его до глубины души. Тем более что все это происходило в недавнем прошлом.
Величие окружающей природы поразило Массимо с первого дня пребывания в долине. Казалось, это место — нетронутый рай, однако сейчас он понимал, что долина погрязла в постыдных тайнах. То был утраченный Эдем, отравленный тем, что Массимо называл «человеческим присутствием». Как, впрочем, и весь остальной мир. Но жители Травени отказывались смотреть правде в глаза даже наедине с собой. Почему бы не пойти на компромисс с действительностью, несовершенной и заслуживающей прощения? Ведь в этом нет ничего зазорного. Но вместо этого они возвели вокруг себя невидимую стену, отгородившись от тех, кто ставил под сомнение их честность, словно община была единым организмом и гнильца одного бросала тень на остальных. Массимо хотелось втолковать всем и каждому, что таким образом они превращаются в сообщников. Исключений из этого правила практически не было, зачастую требовалось немало времени, чтобы кто-нибудь решился обнародовать свое, отличное от других, мнение.
Но Массимо знал такого человека.
Он вдруг вспомнил о матери Лукаса Эрбана, о том, как отчаянно она защищала своего сына от полиции и от жителей долины.
Последних она обзывала лицемерами, намекнув, что в деревне полным-полно незаконнорожденных детей. Она бросила вызов круговой поруке, господствовавшей в долине.
Массимо снова заглянул в лицо дьяволу. Похоже, тот потешался над ним и его мыслями.
«Нет, дружок, ты смеешься не надо мной, а со мной», — подумал он.
Он решил позвонить комиссару, но ее телефон оказался выключен. В голове у Массимо зрела идея. Мать Эрбана что-то говорила о деревенских тайнах. Так почему бы с ней не побеседовать?
73
На скелете и на тканях жертв, которые Андреас прихватил с собой, Парри обнаружил частички цинковой соли и галенит — сульфиды цинка и свинца. Следы этих веществ присутствовали и на пище, оставленной у ног скелета: ими были перепачканы руки Андреаса.
Карьеры Осван, находившиеся на высоте около тысячи метров над уровнем моря, чуть выше линии Альпийского водораздела, напоминали лунный ландшафт.
Патрульные машины покинули лес и продвигались по дороге, петлявшей среди торчавших из снега каменоломен и оголенной горной породы. Тут и там по обочинам громоздились связки дров и остовы заржавевшей техники, напоминавшие в тусклом свете луны чьи-то останки.
В каменных пещерах находились шахты по добыче цинка и свинца. Галереи, пролегавшие на разных уровнях, чередовались с дренажными туннелями. Кнаус пояснил, что во время Первой и Второй мировых войн по ним перевозили продовольствие и боеприпасы.
Несколько десятков лет назад после обрушения породы шахты признали непригодными к использованию и закрыли. Из-за высоких затрат, которых требовала разработка месторождения, и низкого спроса на минералы это место опустело. Выстроившиеся в форме квадрата офисные помещения и постройки для обработки добытого сырья во время войны превратили в казармы. Возведенные на ровной поверхности среди величественной природы, из-за своих монументальных пропорций они казались уродливым шрамом на лице земли. Выбитые стекла делали их еще более заброшенными и оголенными.
