76
Несмотря на поздний час, мать Лукаса Эрбана отворила дверь после первого же звонка. Взглянула на Массимо непонимающим взглядом, затем, вспомнив обстоятельства их знакомства, захлопнула дверь у него перед носом.
— Откройте, пожалуйста! — настойчиво попросил он. — Это очень важно!
В окнах не горел свет, но Массимо не сомневался, что старуха притаилась у входа. Огляделся вокруг — на улице не было ни души. Человек, с которым он пришел, стоял в сторонке, вжавшись в стену и опустив голову на грудь. За всю дорогу он не проронил ни слова.
Массимо вновь постучал в дверь.
— Я пришел выслушать вас. Вы же в курсе всех деревенских тайн, — проговорил он громким голосом.
Через пару секунд щелкнул замок, и из приоткрытой двери на него уставились два враждебных глаза.
— Чего тебе? — спросила старуха.
— Я же сказал: меня интересуют грехи и грешники. Я пришел по адресу?
— Может, и по адресу, — буркнула она. — Но с легавыми я не разговариваю.
— А сейчас чем вы занимаетесь? — спросил он с улыбкой.
Старуха попыталась захлопнуть дверь, но Массимо ее опередил, придержав дверь ногой.
— Уходите!
Дверь опять распахнулась, но теперь старуха держала в руке топор.
Массимо отпрянул назад.
— Стойте! У меня для вас сюрприз! Сюрприз, слышите! — не мешкая проговорил он.
Старуха оглядела его с головы до пят — в этот раз скорее с любопытством, чем со злостью.
Массимо обернулся к человеку, который пялился на дорогу, словно происходящее его не касалось. Старуха проследила за взглядом инспектора.
— Лукас!
Ее голос стал другим. При виде сына в нем зазвучали нежные нотки.
Чувствительная душа Виолы обитала в теле мастодонта. Ей было трудно передвигаться в крохотной кухоньке, занимавшей угол гостиной. Делая кофе, она то и дело цепляла что-то боками, с трудом удерживая равновесие.
— Ноги уже не держат, да и спина, того гляди, откажет, — пояснила она, угадав мысли Массимо. — Мое тело порядком износилось.
Не зная, что ответить, Массимо предпочел сменить тему.
— Удивительно, что вы так поздно не спите, — сказал он, наблюдая, как Виола открывает пачку с печеньем и выкладывает его на блюдце рядом с чашками. Затем старуха разлила кофе и протянула Массимо стакан, выполнявший роль сахарницы.
— Я ждала Лукаса, — пояснила она, тяжело плюхнувшись на стул. — С тех пор как его отпустили, дома он не появлялся. Ему нравится исчезать, прятаться ото всех. Даже от меня. С ним все так непросто.
Массимо больше не мог выдерживать ее взгляд. Он наблюдал, как старуха сидит и гладит сына, шепча ласковые слова, слышные только им двоим. Массимо терпеливо ждал, пока она отведет сына в ванную и вымоет его, напевая трогательную мелодию. Виола снова заботилась о маленьком мальчике, которым Лукас Эрбан в каком-то плане и остался. Только уложив его спать, Виола вернулась к инспектору.
— Мне очень жаль, — только и смог пробормотать Массимо. — Думаю, скоро все образуется.
Взгляд старухи говорил, что она не нуждается в сочувствии. Она уже давно не верила, что их жизнь может измениться к лучшему.
— Инспектор, мой сын вытирал кровь своего отца с этого пола. С тех пор он болен. Вот тут, — сказала она, постучав себе по лбу. — Но никакой он не монстр. А вы пришли за ним с оружием.
— Теперь мы знаем. Но такая уж у нас работа.
Она скривилась, словно хотела показать, что это уже не имеет значения. Массимо подозревал, что ей трудно отказываться от остатков самоуважения.
— Вчера вы сказали одну вещь о жителях долины, — начал он.
— Да-да. Есть за мной такой грех — кричу, когда страшно.
Массимо опешил от такого простодушия. Хотя, быть может, дело было вовсе не в простодушии: этой беспомощной женщине просто не хотелось защищаться.
— Простите, если я вас напугал.
Его слова повисли в воздухе.
— Говорите, пришли из-за того, что я вчера сболтнула?
— Да. Вчера вы упомянули о внебрачных детях. Вы ведь все тут верующие, не так ли?
Старуха с досадой махнула рукой, словно посылая к дьяволу всех проповедников, святых и прочую братию.
— Самые большие грешники — те, что к мессе ходят, — бросила она.
— Я был в монастыре в Райле, — рассказал ей Массимо. — Видел «колесо подкидышей». Впечатляющее зрелище.
Старуха кивнула.
— Это еще не самое страшное. У нас в долине творились дела и похлеще, — проговорила она. — Думают, у людей память коротка, но я смеюсь им в лицо, когда встречаю на улице.
— Кому в лицо?
— Да монашкам этим.
Массимо придвинулся к ней поближе.
— Значит, монашкам есть что скрывать? — переспросил он, дабы убедиться, что правильно понял.
Довольная собой, старуха хитро улыбнулась. Взяла с блюдца печенье и отправила его в рот.
— А то! Свой блуд, — изрекла она. — Вот о чем речь!
Возбуждение Массимо сразу же улетучилось. Эта информация не представляла для него никакого интереса. Он тоже протянул руку за печеньем, надкусил кусочек и заметил:
— Ну, эта история стара как мир.
Улыбка на лице Виолы стала еще шире.
— Так вы хотите услышать эту историю? Да или нет? — спросила она.
— Какую историю?
— О родившемся в стенах монастыря ребенке, который из этих стен так и не вышел. Может, это и сплетни. Но мой муж божился, что слышал детский плач и крики женщины, которая произвела его на свет.
77
Очнувшись, Тереза не сразу поняла, день сейчас или ночь. Белый снег буквально слепил глаза. Ей пришлось сомкнуть и снова разомкнуть веки, чтобы окружающие предметы обрели очертания. Резавшая глаза белизна оказалась потолком с неоновыми лампами и белой мебелью. Она лежала на чем-то похожем на больничную койку. На письменном столе, рядом с компьютером, стояла фотография человека, которого она тотчас же узнала. Со снимка, сделанного в горах, на нее глядело более молодое, худое лицо с растрепанными от ветра волосами.
Тереза попыталась сесть, но тело не слушалось. Без сил она откинулась на подушку.
— Похоже, у вас был гипергликемический шок, — раздался голос.
Тереза повернула голову и увидела в дверях улыбающегося доктора Яна.
— Я умру? — серьезно спросила она.
Улыбнувшись, тот подошел к ней, коснулся запястья и измерил пульс.
— Не сегодня, — ответил он. — Ваши коллеги сказали, что у вас диабет. Готов поспорить, вы забыли сделать инъекцию.
