Терезу поразила исходившая от этого человека сила — не столько физическая, сколько жизненная, почти осязаемая, которая подавляла даже на расстоянии. То был «животный магнетизм», о котором упоминал в своих записях Вальнер.
Впрочем, дело не только в магнетизме, напомнила себе Тереза. Подобной силой обладали короли, правители и кондотьеры, то была «мана», духовная власть, дарованная лишь избранным, способная как вознести, так и подавить человеческий дух.
Она спросила себя: ей показалось или сидевший перед ней человек был на самом деле особенным?
«Не дай запудрить себе мозги», — мысленно проговорила она, присаживаясь напротив.
Неподвижность лица Андреаса завораживала, хотя и в меньшей степени, чем исходящая от него сила. Вальнер, безусловно, безумец и преступник, но его теории о номере Тридцать девять не были бредом сумасшедшего.
Тереза долго думала, как наладить с Андреасом контакт. Слова, по ее мнению, были не лучшим средством для общения с существом, выросшим в полном одиночестве среди лесной тиши. Он понимал, произносил их по слогам, но привык к другому способу общения.
Андреас воспринимал информацию органами чувств, словно олень или орел в естественной для них среде обитания. Он познавал мир через природу, поэтому, доверившись интуиции, Тереза решила перенестись туда, где витали его мысли.
Взглянув на Марини, она сделала ему знак достать подарки, которые они захватили с собой.
На столе возникла фотография младенца, припавшего к материнской груди. И хотя снимок Тереза скачала из Интернета, она была уверена, что для Андреаса это роли не играет: то был его ребенок, маленький Маркус, наследник, которого он себе выбрал. Терезе хотелось, чтобы он знал, что с малышом все в порядке.
Все время, как они вошли, Андреас сверлил взглядом стену, но фотография привлекла его внимание. Он взял ее в руки и втянул носом воздух. Перед приходом в больницу Тереза подержала снимок около малыша. Удивительно, но он учуял запах ребенка.
Вторым подарком была веточка горной сосны, сорванная около сарая, служившего ему домом. Протянув к нему ветку, она увидела, как меняется его взгляд: почти неуловимое движение, легкое расширение зрачков. Аромат хвои принадлежал его миру. Андреас на мгновение закрыл глаза, и Тереза подумала, что он перенесся домой — в горы.
Третий подарок имел отношение к безымянному мальчику. То был кусочек ткани, найденный на останках. Терезе пришлось горы свернуть, чтобы получить разрешение принести его сюда: она не сдавалась до тех пор, пока категорическое «нет» не превратилось в «да».
Андреас его узнал. Он узнал бы его и среди сотен других. Когда он прикоснулся к нему, его руки задрожали — впервые в новой жизни. Он поднес его к лицу, губам, затем к груди — поближе к сердцу. Веки его смежились, а из губ полились глухие звуки, которых было не разобрать.
Тереза догадалась, что Андреас баюкает то, что осталось от его товарища.
«Вот он, его цветок», — подумала она. Самый красивый из всех, что спасли его от ада.
День плавно перетек в вечер. Горизонт все еще поблескивал последними закатными лучами. Видневшиеся вдали горы напомнили Терезе, с чего началась эта невероятная история. Вне больничных стен бодрящий воздух предвещал скорую весну. Казалось, в нем символом надежды присутствовал едва уловимый аромат нераскрывшихся почек.
На слово «надежда» у нее была аллергия.
«В конце концов, надо же во что-то верить. Так почему бы не верить во что-то хорошее?» — подумала она.
Марини шел следом за ней на парковку. Трудно было вообразить, что у него на уме. Во время разговора с Андреасом Тереза с удивлением заметила, что молодой инспектор обеспокоен и растроган. Все-таки в этой напыщенной груди бьется отзывчивое сердце, которое Терезе так нравилось подкалывать.
Подойдя к машинам, они остановились и молча переглянулись, как два уставших дуэлянта. Это сцена повторялась в конце каждого рабочего дня.
От Терезы не ускользнуло, что лицо инспектора осунулось от усталости. Он мог сказать о ней то же самое.
А не переборщила ли она, нагружая его в последнее время работой? Впрочем, дело было не только в работе, но и в ней самой: постоянно находясь рядом, она неустанно пришпоривала его, заставляя не бросать начатое и добиваться результата.
Тереза опустила руку в карман. Зашелестела обертка от леденцов.
«Мы — неподходящая пара», — подумала она, когда инспектор косо посмотрел на нее. У Марини выработалась отвратительная привычка — молча упрекать Терезу, лишая шанса поставить его на место меткой остротой.
Тереза открыла было рот, чтобы что-то сказать, но промолчала. Засунув дужку очков в рот, принялась ее нервно покусывать. Зажглись фонари. Подул холодный ветер.
— Ладно, — бросила она, направляясь к своей машине. — До завтра.
Марини кивнул:
— До завтра.
Тереза открыла дверцу, затем передумала и бросила инспектору леденец, который тот поймал на лету.
— Мы договорились встретиться с парнями в пабе. Выпить пива, — проговорила она. — Если ты не идешь на свидание с библиотекаршей…
— Я к вам присоединюсь.
Она кивнула с ухмылкой, которая могла сойти за улыбку, прикусив при этом язык, чтобы не сказать, что он выглядит по-дурацки с такой довольной миной.
Тереза села в машину. В зеркале заднего вида отражался инспектор, смотрящий ей вслед.
Черт побери, как же его зовут?
Передернув плечами, она включила зажигание и тронулась с места.
Примечания автора
Роман уходит корнями в удивительную природу моего края.
В этом смысле мне не нужно было ничего придумывать. Травени с ее тысячелетним лесом, каньоном, шахтами, альпийскими озерами и головокружительными горными пиками действительно существует, но под другим названием. Горы, времена года, ароматы и краски природы, сопровождавшие меня с детства, стали тем фоном, на котором разворачивается действие романа. Впрочем, фон, ставший его неотъемлемой частью, нет-нет да и выходит на первый план.
Край мой щедр и суров. Он закалил своих сыновей тяжелым прошлым. Страшное землетрясение, стершее с лица земли дома и целые семьи, не смогло поколебать дух местных жителей. Восстановили все, что можно было восстановить, нумеруя каждый упавший камень и подсчитывая извлеченные из-под завалов тела. Жизнь идет своим чередом, но это землетрясение стало частью нашей ДНК.
Этот роман я посвящаю и ему — моему краю.
Опыты по изучению губительного воздействия на младенцев «материнской депривации», на которые я ссылаюсь в романе, проводил Рене Шпиц, австрийский психоаналитик, эмигрировавший в США. С 1945 по 1946 год Шпиц вел наблюдения за девяносто одним ребенком — все малыши содержались в приюте. Дети, лишенные всяческих проявлений любви, плохо набирали вес, страдали от задержки развития моторики и когнитивных способностей. У них отсутствовала лицевая мимика и резко снизился иммунитет. Спустя несколько месяцев с начала наблюдений они впадали в летаргическое состояние, для которого Шпиц ввел термин «анакликтическая депрессия».
