— Я ведь знаю ваш вкус, — говорила Софья, — вы егастых недолюбливаете. Вам надо выбрать себе под пару, девицу в теле.
Передонов боялся говорить, — еще подденут пожалуй, — и молча сердито посматривал на Софью.
4
Дорогой Передонов рассказал Володину, что Женя, Софьина сестра, — любовница Преполовенского.
Володин немедленно этому поверил: он зол был на Женю, которая недавно ему отказала.
— Надо бы на нее в консисторию донести, — говорил Передонов, — ведь она из духовных, епархиалка.
Вот донести бы, так отправят ее в монастырь на покаяние, а там высекут!
Володин думал: не донести ли? Но решился быть великодушным, — бог с нею. А то еще и его притянут, скажут: докажи.
5
В таких разговoрах приехали в деревню. Дом, где жил арендатор, Мартин и Владин отец, был низенький и широкий, с высокою серою кровлею и прорезными ставнями у окон. Он был не новый, но прочный и, прячась за рядом березок, казался уютным и милым, — по крайней мере, таким казался он Владе и Марте. А Передонову не нравились березки перед домом, он бы их вырубил или поломал.
Навстречу приехавшим выбежали с радостными криками трое босоногих детей, лет восьми — десяти: девочка и два мальчика, синеглазые и с веснусчатыми лицами.
На пороге дома гостей встретил и сам хозяин, плечистый, сильный и большой поляк с длинными полуседыми усами и угловатым лицом. Это лицо напоминало собою одну из тех сводных светописей, где сразу отпечатаны на одной пластинке несколько сходных лиц. В таких снимках утрачиваются все особые черты каждого человека и остается лишь то общее, что повторяется во всех или во многих лицах. Так и в лице Нартановича, казалось, не было никаких особых примет, а было лишь то, что есть в каждом польском лице. За это кто-то из городских шутников прозвал Нартановича: сорок четыре пана. Сообразно с этим Нартанович так и держал себя: был любезен, даже слишком любезен в обращении, никогда притом не утрачивал шляхетского своего гонора и говорил лишь самое необходимое, как бы из боязни в лишних разговорах обнаружить что-нибудь лишь ему одному принадлежащее.
Очевидно он рад был гостю и приветствовал его с деревенскою преувеличенностью. Когда он говорил, звуки его голоса вдруг возникали, — громкие, как бы назначенные спорить с шумом ветра, — заглушали все, что только что звучало, и вдруг обрывались и падали. И после того голоса у всех других людей казались слабыми, жалкими. В одной из горниц, темноватых и низковатых, где хозяин легко доставал потолок рукою, быстро накрыли на стол. Юркая баба собрала водок и закусок.
— Прошу, — сказал хозяин, делая неправильные ударения по непривычке к разговору, — чем бог послал. Передонов торопливо выпил водки, закусил и принялся жаловаться на Владю. Нартанович свирепо смотрел на сына и угощал Передонова немногословно, но настоятельно. Однако Передонов решительно отказался есть еще что-нибудь.
— Нет, — сказал он, — я к вам по делу, вы меня сперва послушайте.
— А, по делу, — закричал хозяин, — то есть резон. Передонов принялся чернить Владю со всех сторон. Отец все более свирепел.
— О, лайдак! — восклицал он медленно и с внушительными ударениями, — выкропить тебе надо. Вот я тебе задам такие холсты. Вот ты получишь сто горячих.
Владя заплакал.
— Я ему обещал, — сказал Передонов, — что нарочно приеду к вам, чтоб вы его при мне наказали.
— За то вас благодарю, — сказал Нартанович, — я осмагаю розгами, ленюха этакого, вот-то будет помнить, лайдак!
Свирепо глядя на Владю, Нартанович поднялся, — и казалось Владе, что он — громадный и вытеснил весь воздух из горницы. Он схватил Владю за плечо и потащил его в кухню. Дети прижались к Марте и в ужасе смотрели на рыдающего Владю. Передонов пошел за Нартановичем.
— Что ж вы стоите, — сказал он Марте, — идите и вы, посмотрите да помогите, — свои дети будут.
Марта вспыхнула и, обнимая руками всех троих ребятишек, проворно побежала с ними из дому, подальше, чтобы не слышать того, что будет на кухне Когда Передонов вошел в кухню, Владя раздевался. Отец стоял перед ним и медленно говорил грозные слова:
— Ложись на скамейку, — сказал он, когда Владя разделся совсем.
Владя послушался. Слезы струились из его глаз, но он старался сдержаться. Отец не любил коика мольбы, — хуже будет, если кричать. Передонов смотрел на Владю, на его отца, осматривал кухню и, не видя нигде розок, начал беспокоиться. Неужели это делает Нартанович только для виду: попугает сына да и отпустит его ненаказанным. Недаром Владя странно ведет себя, совсем не так, как ожидал Передонов: не мечется, не рыдает, не кланяется отцу в ноги (ведь все поляки низкопоклонные), не молит о прощении, не бросается с своими мольбами к Передонову. Для того ли приехал сюда Передонов, чтобы посмотреть только на приготовления к наказанию?
Меж тем Нартанович, не торопясь, привязал сына к скамейке, — руки затянул над головой ремнем, ноги в щиколотках обвел каждую отдельно веревкой и притянул их к скамейке порознь, раздвинув их, одну к одному краю скамьи, другую — к другому, и еще веревкой привязал его по пояснице. Теперь Владя не мог уже пошевелиться и лежал, дрожа от ужаса, уверенный, что отец засечет его до полусмерти, так как прежде, за малые вины, наказывал не привязывая.
Покончив с этим делом, Нартанович сказал:
— Ну, теперь розог наломать, да и стегать лайдака, если то не будет противно пану видеть, как твою шкуру стегают.
Нартанович искоса взглянул на угрюмого Передонова, усмехнулся, поводя своими длинными усами, и подошел к окну. Под окном росла береза.
— И ходить не треба, — сказал Нартанович, ломая прутья.
Владя закрыл глаза. Ему казалось, что он сейчас потеряет сознание.
— Слухай, ленюх, — крикнул отец над его головою страшным голосом, — для первого раза на году дам тебе двадцать, а за тем разом больше ж получишь.
Владя почувствовал облегчение: это — наименьшее количество, которое признавал отец, и такое-то наказание Владе было не в диковинку.
Отец принялся стегать его длинными и крепкими прутьями. Владя стиснул зубы и не кричал. Кровь проступала мелкими, как роса, каплями.
— Вот-то хорошо, — сказал отец, окончив наказание, — твердый хлопец!
И он принялся развязывать сына. Передонову казалось, что Владе не очень больно.
— Для этого-то не стоило и привязывать, — сказал он сердито, — это с него, как с гуся вода.
Нартанович посмотрел на Передонова своими спокойными синими глазами и сказал:
— В другой раз милости просим, — то лепше ему будет. А сегодня же достаточно.
Владя надел рубашку и, плача, поцеловал у отца руку.
— Целуй розгу, смаганец, — крикнул отец, — и одевайся.
Владя оделся и побежал босиком в сад, — выплакаться на воле.
