Николас огляделся и помахал ключом.
— Иди сюда и отбери его, старый морской волк, — бросил он, опуская ключ в карман.
— Хочешь сказать, сундук появился неожиданно для всех? Мне что-то не по себе, Николас.
Он пожал плечами:
— Кто знает? Предлагаю завернуть дневники в марлю и взять с собой на пикник. Сможем изучить их на свободе. Вдали от любопытных глаз.
Глава 36
Еще через час они оказались в кленовой рощице за домом. Розалинда бережно, как ребенка, держала завернутые в марлю дневники.
В роще стоял аромат жасмина и шиповника. Между кустами скакали веселые кролики. Одинокий соловей заливался в ветвях клена.
Розалинда осторожно потрогала листья шиповника.
— Что за чудесное место! Настоящий рай! Николас прислонился к дереву и закрыл глаза.
— В детстве я был уверен, что когда-то здесь жили феи и эльфы, а уходя, оставили эхо былого покоя и счастья. И радости, — добавил он и покраснел.
Розалинда молча наблюдала, как он, встав на колени, расстилает плед и расставляет блюда с едой. Сама она продолжала прижимать к груди дневники, поражаясь капризам судьбы, позволившим Николасу найти эти старые тома.
— Иди, садись, — с улыбкой позвал он.
— Я должна быть очень осторожной, чтобы не повредить дневники.
— Поверь, они не рассыплются прямо сейчас, тем более что… нам было предназначено, их найти. Отдай их мне.
Он взял у нее дневники и положил на плед.
— Давай сначала поедим. Я ужасно проголодался… вот только разве что…
— Что именно?
Он безразлично пожал плечами и принялся грызть ножку запеченной курицы.
— Разве что ты не предпочтешь сначала поцеловать меня?
Он прожевал кусочек курицы, уставился на ее губы и медленно улыбнулся:
— Прекрасная идея.
Она рассмеялась и прыгнула на него. Он упал на спину и прижал Розалинду к себе, думая, что никогда не устанет целовать ее. Никогда.
Он затрепетал, когда руки коснулись ее обнаженной плоти. Она не знала, что делать, пока земля вдруг не покачнулась, а смущение куда-то испарилось. Она вцепилась ему в волосы и притянула его губы к своим.
Потом они лежали, обнявшись: ее голова на его плече, дыхание постепенно успокаивалось.
— Я человек бескорыстный, — с вздохом заметил он, — и настолько благородный, что, игнорируя собственные нужды, рад греться в лучах наслаждения, которое доставляю жене. Скажи, Розалинда, если я накормлю тебя, найдешь в себе силы выполнить супружеский долг?
— Но ты…
Она приподнялась, широко улыбнулась и приняла горделивую позу:
— Теперь понимаю. От меня тебе требуется не только супружеский долг. Знаешь, у меня появились кое-какие идеи.
Прошел целый час, прежде чем они вспомнили о дневниках, но даже и тогда Николасу было абсолютно все равно. Он лежал на земле, абсолютно голый, в окружении разбросанной одежды, с глупой ухмылкой на лице, жмурясь от бьющего в лицо солнца, наслаждаясь каждой минутой.
— Николас?
Нежный голос, мелодичный голос, настойчивый голос.
Она поцеловала его.
Он медленно открыл глаза и взглянул на нее. Что ответить, если земля разверзлась под его ногами, и он нырнул в пропасть?
— Это было чудесно, Розалинда.
Она напыжилась. Действительно напыжилась! Какой у нее гордый вид!
Останься у него хоть капля энергии, он бы рассмеялся.
— Ты был так же неукротим, как я, — почти пропела она.
Николас едва не охнул.
— Возможно, — пробормотал он. — Полагаю, ты хочешь, чтобы я взял себя в руки?
— Да. Я только сейчас взглянула на дневники, и, клянусь, они придвинулись ближе.
Николас от всей души понадеялся, что это не призрак капитана Джареда подтолкнул дневники, в противном случае окажется, что старый развратник все это время наслаждался их любовными играми.
Он осторожно обвел пальцем ее губы:
— Обожаю твой рот.
Она облизнула губы, и его плоть мгновенно набухла, готовая к новым подвигам.
Нет, нужно немедленно прийти в себя и обрести самообладание. На ней хотя бы сорочка осталась… Кстати, как это случилось?
Но сорочка не препятствие, если он молод, только что женился…
Поэтому он подмял ее под себя, и громкий смех вскоре сменился шепотом и вздохами. На этот раз ему удалось поднять сорочку до шеи.
Стоило ему со стоном зарыться лицом в ее груди, как весь холод, так долго копившийся в душе, испарился, а мрачные темные пустоты заполнились счастьем и радостью. Просто поразительно!
Он протянул ей платок, и Розалинда зашла в гущу деревьев, на ходу оборачиваясь и улыбаясь. Вьющиеся волосы красным покрывалом окутали ее грудь и плечи. Николас лег и закрыл глаза, идиотски улыбаясь и не в силах ничего с собой поделать.
Вскоре вернулась Розалинда, успевшая немного привести себя в порядок.
Николас оделся, помог ей застегнуть пуговицы помятого платья и даже безуспешно попытался стереть травяные пятна, отлично понимая, что прачка наверняка догадается о причине их происхождения.
— Мы только вчера поженились, а ты уже любил меня трижды, — широко улыбнулась Розалинда. — И я любила тебя.
— Мне больше нравится цифра «четыре». Как считаешь…
Розалинда подняла лицо к небу, на котором собирались тучи:
— Я упорная, я стойкая и не позволю тебе снова меня отвлекать. Но… но ты так прекрасен, Николас!
Ему пришлось долго откашливаться, прежде чем голова прояснилась настолько, что смысл текста стал до него доходить. Почерк был неразборчивым, чернила выцвели, бумага пожелтела и стала ломкой.
— Первая запись относится к тому же году, что и женитьба на наследнице Уайверли, — заметил он.
— Господи, ты это помнишь?
— Нет, — рассеянно пояснил он, — так написал капитан Вейл.
— Ты уже прочитал дневники?
— Нет, только несколько страниц из начала и конца. Он пишет о своей жизни. Оказывается, решение жениться по расчету, было вызвано тем, что его карманы совершенно опустели, а кредиторы преследовали его как волчья стая. Тебе понравится это высказывание: «Она была готова на все, эта миленькая семнадцатилетняя девственница, и хотя задница у нее была размером с коровью…»
— Какая подлость — так отзываться о жене, ведь она спасла его!
— Тут ты права, — согласился Николас. — Он подробно описывает постройку Уайверли — довольно скучное повествование — и рабочих, которых очень хотелось пнуть в зад. Похоже, он просто одержим этой частью тела. Далее он рассказывает, как потерял все из-за шторма в Средиземном море. Он пишет: «Я знал: что-то не так. Я лежал на спине и не мог пошевелиться. В лицо упирался луч света, недостаточно яркий, чтобы ослепить. Свет был странным: слабым и неясным, — и пульсировал, как бьющееся сердце.
