Я слышу движение, а когда моей щеки в ласке касается рука, в ужасе распахиваю глаза. В ужасе, потому что воображение рисует Тимура. Его едва ощутимые касания на лице, запах, который даже спустя столько лет не забывается. Я вдруг понимаю, что именно в Адаме напоминает мне о Тимуре. Аромат. То, как эти мужчины пахнут.
Когда Адам рядом я не могу не вспоминать о нем. Не в силах не думать, как все бы обернулось, не будь Алиса беременна? Что, если бы Тимур был сейчас жив, а мы — вместе?
Нежное касание к щеке возвращает меня в реальность. Я фокусирую взгляд на мужчине, чье лицо находится всего в паре сантиметров от моего. Он смотрит на меня как-то по-другому, так, что поджимаются пальчики на ногах, а сердце начинает барабанить о грудную клетку.
— Ангелина, — его хриплый горячий выдох в лицо заставляет опомниться и чуть толкнуть его в плечо.
Этого оказывается достаточно, чтобы Адам перенес вес своего тела на другую руку и освободил меня от себя. Я же незамедлительно пользуюсь этим и вскакиваю с кровати, отходя подальше и в ужасе осознавая, что мы находились в шаге от поцелуя.
Нет, нет, нет.
Этого просто не может быть!
Только не со мной. Я не могу влюбиться в него хотя бы потому что он разрушил мою жизнь.
— Никогда не прикасайся ко мне, — с вызовом произношу.
— Ты моя жена, — замечает он.
— И что? Ты хочешь, чтобы и я сбежала?
Он замолкает и смотрит на меня тяжелым взглядом, а потом произносит то, чего я никак не ожидаю услышать.
— Мать Маши не сбегала от меня. И не бросала дочь. Она умерла при родах. Потеряла много крови, а неопытные врачи не смогли ее спасти.
Я пячусь назад. Не хочу слышать эти откровения и думать, что он гораздо лучше, чем мне кажется.
— Я не чудовище, — летит мне уже в спину, потому что я трусливо разворачиваюсь и выбегаю из его спальни.
Глава 25
— Мама! — я вздрагиваю, потому что все еще не могу привыкнуть к тому, что Маша так меня называет. — Ты что тут сидишь?! — с укором смотрит на меня. — Там папе плохо! Я зашла к нему в комнату, потому что никого не нашла, а он… там посуда лазблосана по комнате и я видела кловь.
Вздыхаю, а сама думаю о том, как же сейчас успокоить ребенка, чтобы она не надумала еще больше. Решение приходит быстро.
— С папой все в порядке, малышка. Столик я случайно уронила, когда мы ужинали, а так как Родион хотел покушать, должна была уйти.
— А кловь? — не унимается малышка.
Я вздыхаю, понимая, что Елена Эдуардовна тоже в курсе произошедшего события, как, впрочем и Анна Павловна, прибежавшая следом за Машей.
— Кровь папина, — соглашаюсь я. — Но это ничего страшного, просто… ему делали операцию.
— Опелацию? — Маша удивленно пучит глаза.
— Да, — киваю. — Аппендицит вырезали, — поясняю, понимая, что сейчас последует вопрос о том, что это, но нет, Маша понимающе кивает и произносит:
— Поняла. Это то, о чем мне учитель лассказывала. С папой сейчас все холошо?
— Да.
— А ты пойдешь к нему? Там эта посуда. Ему же нельзя вставать? — и смотрит на меня так пронзительно, что совесть, которую я только запихнула куда подальше и угомонила, снова рвется наружу.
— Пойду, конечно.
Как бы мне не хотелось не видеться с ним в ближайшие несколько дней и забыть о его существовании! Представить, что я все еще в своей квартире, жду мужа с работы и ношу Родиона на руках. Увы, маленькая заноза по имени Маша, которая так крепко залезла мне в сердце и разворошила душу, точно не даст этого сделать.
— А я с тобой пойду, — говорит Маша, не давая ни малейшего шанса на отступление. — Ласскажу папе сказку и дам таблетку, чтобы ему не болело, а то он молщился.
Выдавливаю из себя улыбку и киваю, переодеваюсь в удобную одежду, беру Машу за руку и веду в комнату к Адаму. Там она быстро приходит в себя, молниеносно забирается на постель к отцу и ложится к нему под бок.
— Сильно больно? — спрашивает и поднимает свою кудрявую голову наверх так, чтобы заглянуть отцу в глаза и все там прочесть.
— Нет, — выдавливает Адама и вопросительно смотрит на меня.
Я мотаю головой, мол, нет, ничего я ей не рассказала, а когда он изгибает бровь, закатываю глаза и говорю:
— Машуль, папе аппендицит вырезали, это не страшно. И через пару дней ему будет лучше.
— Палу дней? — она задумывается, а я вижу, как Адам расслабленно выдыхает.
Он что, и правда думал, что я стану рассказывать семилетнему ребенку о пулевом ранении?
— Учитель лассказывала, что восстанавливается олганизм не слазу. Тебе точно хватит палы дней?
— Точно, — Адам улыбается, но я замечаю, как он хмурится и будто вовсе не дышит. — У меня есть специальная мазь.
— Машуль, — обращаюсь к девочке, чтобы отвлечь ее. — Ты же обещала помочь мне. Сходи к Анне Павловне и попроси ее принести веник.
Она быстро кивает и слезает с кровати, ковыляя к выходу. Едва за ней закрывается дверь, как я подхожу к Адама и оттягиваю одеяло. На его водолазке проступило большое пятно крови, а сам мужчина выглядит не очень. Видимо, противостояние мне сказалось на его здоровье не лучшим образом.
Убедившись, что рана снова начала кровоточить, иду к аптечке и достаю оттуда мазь и лекарства, которые оставил Павел. Нахожу там те таблетки, что он назначил при кровотечении и протягиваю две Адаму. Странно, но сейчас он не противиться и не говорит, чтобы я ушла.
Интересно, на него так подействовала Маша?
— Нужно еще обработать рану и сменить повязку. Я сейчас уберу здесь, а ты постарайся сделать вид, что у тебя все в порядке. После я уведу Машу и приду, чтобы помочь тебе с остальным.
Говорю так, чтобы у него не возникло желания возражать мне. Раз уж Маша узнала о его состоянии, я просто не могу бездействовать и обязана сделать все, чтобы он поправился.
Сказав свою тираду, отворачиваюсь, беру в руки опрокинутый столик и начинаю собирать туда осколки посуды.
