Макар с виноватым лицом уходит, но перед этим всё-таки проговаривается, в какой больнице Витя лежит. От свекрови нет никакой информации, хотя мы договорились, что она будет держать меня в курсе. Неужели она не понимает, что мне тоже очень тяжело, и неведение сводит с ума?
В больничном дворе дежурят журналисты, но в здание их не пускают — везде охрана, через которую не пробиться. Вот что значит клиника для избранных.
Папарацци меня узнают и набрасываются с вопросами, преграждая путь ко входу в отделение. Чуть не плачу. Не собираюсь с ними сейчас разговаривать! Да и нечего мне им сообщить.
Их так много! Они галдят, выкрикивая вопросы, теснят меня, окружают. Вот-вот затопчут… Страшно! Как мне вырваться из этой толпы?
После бессонной ночи реакции замедлены, в голове туман, всё видится в искажённо тёмном свете, а сердце разрывается от боли. Поначалу спокойно отвечаю, что не намерена давать никаких комментариев, и прошу пропустить меня. Потом просто замолкаю, рассчитывая на то, что так они быстрее оставят меня в покое. Но этого не происходит, мне ни на шаг не удаётся приблизиться к зданию. А когда меня начинают толкать с разных сторон, я пугаюсь, паникую и кричу изо всех сил:
— Пустите меня! Пустите немедленно! Я подам на вас в суд за нападение!
Охранник, который вышел на крыльцо на перекур, решает наконец вмешаться. Но освободить меня из плена этих шакалов не так-то просто, приходится вызывать подкрепление.
Держусь ровно до того момента, как попадаю в холл, и девица за стойкой, глянув на мой паспорт, заявляет:
— Я не могу вас пропустить, вас нет в списке лиц, которым разрешены посещения.
Волнение за Витю, бессонная ночь, стресс от нападения журналистов и эти слова, оказавшиеся последней каплей, — всё вдруг закручивается в тугой узел и сдавливает горло. Дышать становится невыносимо трудно, из глаз непроизвольно льются слёзы. Чувствую себя надувным шариком, из которого выпустили воздух. Сдуваюсь, теряя последние силы, мужество и терпение. Меня будто выкинули из самолёта и забыли дать парашют. Лечу в бездну без страховки и надежды на спасение. Как выжить при столкновении с землёй?
Не знаю, куда идти и где взять силы, чтобы сделать хотя бы шаг. Где-то там, наверху, в этом здании лежит Витя и нуждается в моей поддержке. Но эти люди почему-то не понимают очевидного и не пускают меня к нему. Почему? Что я им сделала?
Отгораживаюсь от мира ладонями — кажется, так удастся хоть немного сохранить лицо и сдержать стремительно утекающий из меня воздух. Даже тогда, на автобусной остановке, когда осталась без документов, денег и телефона, было не так плохо и страшно. Потому что сейчас вместо опоры — зыбучие пески, грозящие безвозвратно засосать в себя, не давая ни малейшего шанса удержаться на поверхности…
Сколько я так стою? Не знаю. Время будто вообще перестаёт существовать, а меня выбрасывает в параллельную реальность. Без входа и выхода.
Кто-то аккуратно касается моего локтя. Неохотно отодвигаю ладонь от глаза, и вижу того охранника, который первым кинулся спасать меня от журналистов.
— Вам разрешили пройти. Идёмте, я провожу.
Двигаюсь машинально, всё ещё не веря в свою удачу. Поднимаемся на лифте. Я настороже, веры в доброту и человечность больше нет. Стоит дверям разъехаться, а мне — сделать шаг на этаж, как на меня налетает женщина. Вернее, таковой её можно назвать лишь с большой натяжкой, скорее — разъярённая фурия.
— Какого чёрта ты сюда припёрлась? Тебе же сказали не лезть! Что за концерт ты устроила внизу? Стать звездой жёлтой прессы решила? Да мы тебе за это такой штраф влепим, что ты ни копейки не получишь по контракту, ещё и должна окажешься!
Витину сестру я, конечно, сразу узнаю, хоть виделись мы с ней лишь однажды — на нашей свадьбе. Она замужем за иностранцем, живёт за границей, сюда приезжает крайне редко по особым случаям. Сейчас как раз именно такой.
Её лицо искажено яростью, она шипит на меня, разбрызгивая слюну и не особо заботясь о том, как выглядит в этот момент со стороны. Конечно, сейчас её никто не фотографирует и не снимает на видео, можно быть собой и без стеснения демонстрировать свою сущность. Вернее, вместо буквы «щ» в этом слове должна быть «ч», так куда правильнее и объективнее.
— Даже не надейся, что ты или твой выродок сможете претендовать на какое-то наследство! Я видела ваш контракт, там чётко написано, что тебе не достанется ни-че-го! Так что не разыгрывай тут скорбную вдову, тебе это ровным счётом ничего не даст. Уматывай отсюда и пакуй барахло!
Вдову? Наследство? Что? Нет! Этого не может быть!
— Елизавета, всё, достаточно. Дай ей пройти, раз уж пришла.
Свекровь, как обычно, говорит строгим, немного механическим голосом. Железная леди… Я бы тоже хотела быть такой, уметь так себя держать. Боже, если Лиза сказала правду, то как Диана Александровна вообще ещё жива и так спокойна? Или её накачали какими-то препаратами?
— Пойдём, Олеся.
Не глядя на меня, свекровь поворачивается и делает несколько десятков шагов по коридору, а затем останавливается возле одной из дверей. Плетусь за ней. Ноги всё глубже проваливаются в зыбучий песок. Кажется, чувствую его уже даже во рту. Ещё несколько метров, и засосёт окончательно. Мне не выбраться.
Когда ступаю в палату, то в первый момент ничего не вижу — будто песок добрался до глаз. Откуда-то издали слышу равномерный писк приборов и механический голос свекрови:
— Он всё ещё не пришёл в себя.
Приходится приложить усилия, чтобы разлепить глаза, очистить их от песка и оглядеться.
Витя лежит на высокой кровати, весь обвит трубками, как будто спит. Но узнать в этом мужчине моего жизнерадостного красавца-мужа очень трудно. Он белый как мел. Кажется, даже губы утратили свой цвет. Но главное — живой! Эта дура бесчувственная меня на понт брала!
Снова непроизвольно начинаю плакать. Подхожу ближе и слегка касаюсь его руки, сжимаю пальцы своей ладонью. Стула рядом нет, присесть на кровать не решаюсь, опускаюсь на пол — на корточки, касаюсь коленями пола и целую его руку. Она тут же становится влажной от моих слёз.
Если бы я только могла ему хоть чем-то помочь! Всё готова отдать, лишь бы он открыл глаза, встал и пошёл домой…
— Пойдём, деточка, — мне на плечи ложатся руки свекрови.
Я и забыла, что всё это время она была в палате вместе со мной…
Следую за ней как зомби. Мы приходим в какую-то комнату. Видимо, её специально оборудовали для родственников лежащих тут тяжёлых пациентов.
Диана Александровна подаёт мне стакан, пахнущий каким-то лекарством.
— Выпей и успокойся. Нам остаётся только ждать и молиться. Не стоит раньше времени впадать в отчаяние.
— А что говорят врачи?
— Разное говорят. Но пока ничего определённого. Пуля прошла очень неудачно, задев жизненно важные органы. Он нетранспортабельный, за границу его в таком состоянии везти опасно. Так что остаётся положиться на наших эскулапов и волю божью.
