Жако, как всегда, стоял с утомленной, но высокомерной миной, словно мир недостоин его, такого нарядного и утонченного, видеть. Я справилась с искушением подойти к нему и прошмыгнула мимо.
До поворота оставалось совсем ничего, когда меня настиг требовательный окрик управляющего.
— Эй ты! Куда?
Вжав голову в плечи, я шмыгнула носом и промямлила:
— Мне на кухню… я быренько…
— Новенький, что ли?
— Угу.
— Подойди.
Шаркая ногами, я подошла к Жако. Я очень старалась себя не выдать и лицо прятала, но управляющему хватило одного взгляда вблизи, чтобы узреть истину. Аккуратно выщипанные брови мужчины, симметричные и красивые, красиво же приподнялись.
— Вы!..
— Я, — улыбнулась я, и шапку поправила, чтобы на лоб сильно не сползала.
Глаза Жако, большие, черные и блестящие (говорят, он в них для выразительности что-то закапывает), живо пробежались по моим одежкам и вернулись к лицу.
— Ну как я вам? — спросила я, складывая руки на груди, которую плотно перетянула платком. — Похожа на мальчишку?
— Вы позволите? — деловито спросил Жако, шагнув ко мне.
— Вам – все, что угодно, — кокетливо проговорила я.
Управляющий поправил шапку на моей голове, так что она, наконец, села нормально, затем ослабил узел шейного платка и пояс тоже ослабил, так что брюки на мне стали сидеть свободнее. Отойдя на шаг, он придирчиво меня осмотрел.
— Теперь лучше? — спросила я.
— Что бы вы ни надели, лицо-то у вас все равно девичье, беленькое.
— Никто не будет приглядывать к простому мальчишке, правда ведь?
— Раз уж вы взялись рядиться в мальчика, эньора, — взял строгий тон Жако, — то во всем соответствуйте.
— Это как?
Управляющий заговорщицки улыбнулся.
Денек выдался неплохой для этого времени года: ветер отогнал тучи подальше, к Дреафраду, так что не было дождя, и туманы не висели над долиной. Однако воздух все равно был влажный и холодный, но он был мне уже не страшен: уроки верховой езды на свежем воздухе хорошо укрепляют организм, а я «укрепилась» достаточно. Никем не узнанная и оттого безумно довольная, я шла через двор.
У черного закрытого экипажа, на дверцах которого был изображен символически красноватый огонь Геллов, стояли брат и сестра – Кинзия и Мариан. Они, как всегда, ярко выделялись своей красотой: Кинзия – изящной и холодной, а Мариан – правильной и теплой. Кстати, слуги шутят, что Жако согласился служить в доме Геллов, потому что они бесспорно красивы, а он большой эстет.
Утром за завтраком Мариан спросил у меня, хочу ли я поехать с ними в Ригларк, чтобы посмотреть на состязания пладов. Вздохнув печально, я ответила, что эньор Гелл велел мне не покидать замок, и, игнорируя удивленный взгляд Сизера, стала смотреть в тарелку. Мариан стал убеждать меня, что с ними поехать можно, но я лишь головой покачала, поставив его в тупик, а вот у Кинзии явно улучшилось настроение.
Пожелав пладам веселья и хорошего пути, я, огорченная, вышла из-за стола. Мариан потом пришел ко мне и спросил, что это я делаю, а я ответила, что не хочу расстраивать его сестру, ведь на этот день у них столько всего запланировано.
Сизер не стал меня уговаривать – уговаривать вообще не в его натуре – и, сверкнув глазами, ушел. Нерезу я тоже в свои планы не посвятила: она бы не одобрила и, возможно, попыталась бы мне помешать. Я в ее глазах жуть, какая бунтарка, опасный социальный элемент.
Кинзия села в экипаж; вместе с ней зашла ее любимица, камеристка Марси (та самая девица, что подражает ей и так же задирает нос). Мариан же явно не собирался преодолевать путь до Ригларка в экипаже, каким бы комфортабельным он ни был, и пошел к своему коню Туману (как оригинально!), которого вывел для него лакей.
Я пошла туда же. Когда мы поравнялись, я нарочно налетела на Сизера, да так, что шапка слетела с моей головы. Кто-то из слуг злобно на меня шикнул, поднял рывком, встряхнул, да так, что я язык чуть не прикусила, и велел извиниться перед эньором.
А эньор уже шел дальше. Еще бы… он и не видит дальше своего носа.
— Виноват, эньор, — с вызовом сказала я, не сильно исказив свой голос.
Сизер остановился. Развернулся. Посмотрел на меня. Не поверил увиденному.
— Ну-ка пусти мальчишку, — велел он слуге, и я, ухмыльнувшись, как и ухмыляются мальчишки-подростки, подошла к эньору, не забыв по пути поднять шапку и вернуть ее на место.
— Это что такое? — грозно спросил мужчина, обращаясь одновременно и к мальчишке, которого я изображала, и ко мне настоящей.
— Прощения просим, эньор…
— Не дождешься. Что это мы здесь исполняем?
— Возьмите меня в город, эньор, — нагло попросила я, почесывая нос.
— Ни в коем случае. Это что у тебя – прыщи? — уточнил, приглядываясь ко мне.
— Как настоящие, правда? А брови видел, какие стали? А нос? Косметика творит чудеса.
— М-да… не это я имел в виду, когда просил тебя вчера подумать о своем внешнем виде.
— Я не хочу расстраивать твою сестру. Ей не понравится, если я буду сегодня с вами. А так, кто меня узнает? Так, трется рядом какой-то пацан, лакей малолетний… Слуги-то многие поедут на повозках в Ригларк, чтобы тоже поглядеть, что там будет. Вот и я с ними, на повозке.
— Сбежать задумала?
— Да ты что-о-о-о! — оскорбилась я, но мысль о том, как легко я могла бы испариться, затерявшись в толпе, не оставляла меня в покое. С другой стороны, еще одна мысль не оставляла меня в покое – если я сбегу и меня поймают, то мне будет в десять раз хуже, чем сейчас.
— Поедешь на козлах с кучером, — приказал Мариан и указал на экипаж, в котором только что разместилась Кинзия.
— Как скажете, эньор! — покладисто проговорила я и вприпрыжку побежала к экипажу.
Чем дальше мы отъезжали от Колыбели, тем радостнее билось мое сердце. Кучер оказался мрачным заносчивым типом и даже и не пытался со мной говорить; мне это было на руку. Я сидела себе на мягком сиденье и глазела по сторонам. Зимняя Тоглуана не слишком красива – никого не красит угрюмость, но мне нравилось смотреть даже на придорожную грязь и блеклые поля.
В этом так много свободы – ехать на козлах, в штанах и шапке, с прыщами, пусть и искусственными, и чувствовать себя незначительной, заурядной. Я упивалась этим ощущением, и запоминала путь – где и какая деревенька раскинулась, где разветвляется основная дорога. Ригларк показался довольно скоро, и, казалось, ехать до него совсем недолго, но это была иллюзия.
Город стоял на возвышенности, и он был серый. Серые дома, серые крыши, серые тротуары… Но даже в этой главенствующей серости я видела краски и красоту: символ империи, три ярких язычка пламени, повсюду виднелся на самых примечательных зданиях; главная площадь была украшена в честь такого события, как огненные поединки; да и горожане принарядились по случаю.
