На бюрократию любили жаловаться, но обойтись без нее не могли. Чиновники обладали необходимыми знаниями и опытом. Заменить их никто не мог. В сущности, это была власть «технократов», которые хорошо знали, как готовятся законы и указы. Их неизбежность доказывали даже критики бюрократического уклада современного государства, например, К.П. Победоносцев. «По-видимому, Министерство внутренних дел опасается, что при судебном председателе усложнится процедура, умножатся формальности, но мне кажется, что этому вопросу место не здесь, а при начертании процессуальных правил. Довести простоту судопроизводства до образца Людовика Святого, сидящего под дубом, теперь невозможно»
[392].
Чиновник чиновнику рознь. В бюрократическом мире существовали свои удивительные контрасты. Среди служащих канцелярий были и очень бедные, и весьма состоятельные люди, и блестяще образованные, и практически лишенные образования. В большинстве случаев работа не предусматривала творчества. Бюрократ переписывал бумаги, вел мало кому интересные подсчеты. А когда начальника по какой-то причине не было в канцелярии, неизменно отвлекался от рабочих дел, решал ребусы, шарады, сплетничал с коллегами
[393]. Назначения совершались преимущественно по выслуге лет, что гарантировало застой во всех учреждениях. Как вспоминал военный министр А.Ф. Редигер, «людей неспособных и дряхлых не увольняли, назначения шли по старшинству, способные люди не выдвигались, а двигались по линии, утрачивали интерес к службе, инициативу и энергию, а когда они добирались до высших должностей, они уже мало отличались от окружающей массы посредственностей»
[394].
И все же скука царила далеко не везде. В Государственной канцелярии или же в Канцелярии Комитета министров от чиновников требовались инициативность и даже определенные таланты. Многое зависело от начала карьеры, что часто задавало ее дальнейшую траекторию. Из провинциальных чиновников редко вырастали государственные мужи. Обычно их пестовали в столичных канцеляриях. Как писал В.Б. Лопухин, «из местных деятелей пригодны для работы в центре только люди действительно выдающиеся. Если же таких людей нет, то надо довольствоваться для замещения высших должностей в центре наиболее даровитыми работниками центра же из числа обладающих соответственным служебным стажем»
[395].
Бюрократия действительно не была однородной. Может быть, поэтому многие чиновники не любили чиновничество: порицали его формализм, незнание жизни, отсутствие интереса к делу. Для государственного секретаря А.А. Половцова олицетворением малосимпатичного образа российской бюрократии стал очень опытный и в чем-то даже талантливый статс-секретарь Департамента законов В.А. Железников: «Чиновник, готовый ворочать камни или делать мыльные пузыри, лишь бы прибыльно было. Идеал один – удовлетворение животных и самолюбивых похотений, средство к тому – письменный стол»
[396]. Половцов полагал бесхарактерность родовой чертой бюрократии
[397]. Последствия ее господства в царствование Александра III рисовались в воображении государственного секретаря в самых мрачных красках: «В это провозглашающее девизом восстановление дворянства царствование, все плотнее и плотнее сколачивается кучка поповичей, семинаристов, жадных проходимцев, которые морочат бедного владыку и добиваются разорения всего, что выше, добиваются неприкосновенности диких стадных форм существования серой толпы, не желая знать ни истории, ни политической экономии, ни какой бы то ни было науки, развивающей, совершенствующей дух человеческий, ставят идеалом русской политической жизни мнимую самобытность, выражающуюся поклонением самовару, квасу, лаптям и презрением ко всему, что выработала жизнь других народов. Идя по этому пути, разыгрывается травля против всего, что не имеет великорусского образа: немцы, поляки, финны, евреи, мусульмане объявляются врагами России, без всяких шансов на примирение и на совместный труд»
[398].
Впрочем, Половцов был отнюдь не единственным противником бюрократии среди представителей «высших сфер». Сам Александр III побаивался назначать на высокие посты «чиновников» – лиц несамостоятельных, лишенных каких-либо убеждений
[399]. Это замечание касалось и непосредственных сотрудников царя. Ближайший его товарищ министр двора И.И. Воронцов-Дашков, по мнению императора, вовсе не имел никаких убеждений
[400]. Александр III отрицал их наличие и у весьма авторитетного государственного деятеля Д.М. Польского
[401]. В 1885 г., после отставки министра юстиции Д.Н. Набокова, М.Н. Катков заметил царю: «Хорошие министры не даются Вашему Величеству!» Александр III неожиданно согласился: «Вот это верно!»
[402] И действительно император вынужден был, вопреки своим предубеждениям и антипатиям назначить Д.А. Толстого министром внутренних дел. И.А. Вышнеградского в должности министра финансов считал «необходимым злом»
[403].
