— Да что уж теперь. Но все это означает… вы передали все это в полицию? Их арестовали?
— Да. Всех троих. Теперь их ждет суд. — Шеф сделал короткую паузу и, нахмурившись, продолжил: — Я должен доложить о результатах расследования по делу о телефонных звонках, оно тоже закончено.
— Да? — Андрей Борисович без особого интереса посмотрел на Баринова. — И кто это был? Я, кажется, уже ничему не удивлюсь.
Феликс Семенович хотел что-то сказать, но неловко закашлялся, шеф тоже отвел глаза в сторону.
— Дело в том, что это были проделки… шутки… скверные шутки вашей супруги.
Губы Рестаева почти беззвучно шевельнулись.
— Галя?
— Да. Это она вам звонила.
Андрей Борисович помолчал, потом покачал головой:
— Ну что ж. Достойное завершение всей этой истории… финальный аккорд.
— Андрей, не надо сейчас об этом думать, — жалобно попросил Феликс Семенович. — Это действительно была просто дурная шутка. Ты же знаешь Галю.
— То есть ты был в курсе. А остальные? Впрочем, о чем я спрашиваю, наверняка всему театру было известно.
— Андрей! Я все понимаю, но не надо! Не надо… так.
— А как надо? — Рестаев перевел потухший взгляд на приятеля.
— Не знаю… но жизнь ведь не кончилась! А театр? Господи, как же теперь театр? Ведь Галочка, Алеша, Шурочка, Олег… Это же основные актеры! Ладно «Горе от ума» — форс-мажор, премьеру задержать можно, в министерстве нас поймут! Но «Гамлет»? «Дама-невидимка»? «Шум за сценой»? Да что там, на них ведь вся афиша держится! Что делать? Андрей, ведь впору закрывать театр!
— А может, и правильно? Может, действительно закрыть? Искусство должно нести добро, а у нас что? Воровство, убийства, предательство… притон какой-то бандитский. Зачем городу такой театр? — Рестаев неловко поднялся, тяжело оперся о спинку кресла. — Феликс, ты разберись, пожалуйста, с оплатой и отвези меня домой. Что-то мне нехорошо.
— Может, вам лекарство какое принять: валидол или еще что? — Я встревоженно смотрела на поникшего, превратившегося в слабого сгорбленного старика Рестаева.
— Нет, Рита, спасибо. Я просто устал от всего этого… полежу, отдохну, и все пройдет.
Андрей Борисович сам не верил в свои слова, и, разумеется, не верили мы. Не пройдет. Он умудрился до седых волос дожить наивным романтиком, не замечая, что рядом с ним есть не только беззаветные служители искусства, но и обыкновенные люди, со всеми их большими и малыми недостатками и грехами. И сейчас его мир, мир, в котором он счастливо существовал более пятидесяти лет, рухнул. Как бы я и все остальные ни хотели ему помочь, это было невозможно. Никакие лекарства не могут вернуть человеку веру, а именно вера была не просто уничтожена — растоптана.
— Да-да, сейчас, — вскочил Феликс Семенович, — сейчас я все сделаю! Александр Сергеевич, это у вас окончательная сумма? — Он снова схватил листки с расчетами и потряс ими. — Если да, то я бы прямо сейчас и заплатил, карточка Андрея Борисовича у меня…
— Сумма окончательная, но никакой спешки нет. Допустим, завтра мы все оформим более цивильно, сделаем подробную распечатку…
— Зачем, я и так все понял, у вас очень толковый бухгалтер. Поскольку это расчеты не с госучреждением, не с театром, а с Андреем Борисовичем, как частным лицом, то вполне достаточно и этого. Вы карточки принимаете или нужна наличка?
— Нина, разберись, — попросил шеф, и Ниночка, явно довольная, что ее назвали толковым бухгалтером, увела Феликса Семеновича в приемную.
— Вы меня извините, — не слишком удачно попытался улыбнуться Рестаев. — Я хочу сказать, я на самом деле вам очень благодарен. За то, что не бросили, что разобрались во всем… И за то, что убийцу Гали нашли, и за Алексея. У нас с ним непростые были отношения, но, чтобы его помнили как убийцу и самоубийцу, такого он не заслужил. Спасибо вам.
Честно скажу, я была рада, что не мне нужно ему отвечать — у меня и так комок в горле стоял, так что попробуй я что-то сказать, то, скорее всего, просто позорно разревелась бы. А Александр Сергеевич как-то умеет в таких ситуациях держаться достойно.
Когда Рестаев с Феликсом распрощались и ушли, в кабинет вернулась хмурая Ниночка, помахивая листочком-квитанцией.
— Деньги на счете. Дело закончено, клиент доволен, настроение у всех гадостное, все нормально.
— Да, все нормально, — печально покивал Гошка. — Ритка, не реви. Сказано тебе, клиент доволен… только жаль его. Хорошего человека доломали.
— Я не реву, — все-таки всхлипнула я. — Просто мне тоже Рестаева жалко. И Каретникова, ни за что парень погиб. Даже идиотку эту, Кострову, ее тоже жалко. И вообще весь театр жалко, как им теперь работать?
— Пару лет назад, — слабо улыбнулся Гоша, — ты бы сказала, что тебе и эту троицу преступную жалко, потому что они из-за каких-то денег себе жизнь сломали.
— А знаешь, — я вытерла глаза ладонью, — этих мне не жалко, ни капельки, пусть их посадят на полную катушку. Их ведь никто не неволил, не заставлял воровать и убивать, они взрослые люди и сами свой путь выбрали. Вот пусть теперь и расплачиваются. Что, скажете, я становлюсь бездушным сухарем?
— Ты становишься профессионалом, — мягко поправил меня шеф. — Начинаешь понимать, что преступление — это не несчастный случай, а осознанное решение, за которое надо отвечать. Впрочем, хватит философии. На сегодня рабочий день закончен, собираемся по домам.
М-да, по домам, это, конечно, хорошо. Но меня дома дожидается мама и никак не заканчивающийся разговор…
— А может, я задержусь? Отчетом займусь, а то мы с Гошей только основной план набросать успели.
— И что? — удивился Гоша. — Срочности-то никакой нет. Клиент отчета не потребовал, а внутренний ты не то что завтра, а и послезавтра написать можешь.
— Домой не хочешь? — В отличие от напарника, Ниночка сразу меня поняла.
— Не хочу, — честно призналась я. — Опять промывание мозгов начнется. Хоть совсем домой не ходи!
За моей спиной хлопнула дверь, и тут же я услышала веселый голос Кириллова:
— А ты и не ходи к себе домой! Ходи ко мне!
Я взвизгнула и через мгновение очутилась в объятиях самого лучшего мужчины на свете:
— Витька!
— Вот оно, самое лучшее средство от депрессии, — с легкой завистью сказал Гошка.
— Ритка, тебя как, еще волнуют проблемы городского драмтеатра?
