Я подошла к окну и сощурилась, впитывая осеннее солнце. Бьющий в глаза свет, прежде просто раздражавший, причинял боль, превратившись в миллиард иголочек, втыкающихся в кожу. Я подняла руку и подставила обжигающим лучам ладонь. Тонкая кожа между пальцами зарделась на свету. Я представила, как эти насыщенные краски тела – медовая желтизна глаз, блестящие черные волосы, мягкий румянец – все превращается в пыль, сыплющуюся из мелких разломов и ран. Пш-ш – ты становишься песочными часами, отсчитываешь собственное время до конца. Я отдернула руку от окна и отвернулась. Горло сдавил страх; мне показалось, что стены сжались, превратив квартиру в клетку. Я вышла в коридор, но контраст его темноты с солнечными лучами в комнате был еще страшней. И тогда я побежала.
Вниз по лестнице, на улицу. Свежий воздух сбил с ног – пошатнувшись, я зашагала вперед, не думая о направлении. Неотступное ощущение погони заставляло идти быстрее и быстрее, пока я наконец не бросилась бежать, поскуливая от ужаса. Прочь из спального района, мимо супермаркетов и людей, офисов, магазинов. Не глядя на светофор, я кинулась на проезжую часть и чуть не попала под колеса «форда». Водитель что-то крикнул мне вслед, а я, вздрогнув от звука его голоса и визга клаксона, мотнула головой. Быстрее, только бы убежать от невидимки, тянущего когти, простирающего надо мной костлявые лапы… Свернув в какой-то переулок и сбив с ног роскошную девушку в безумно дорогом платье, я понеслась дальше, унося за собой ароматы гниения и угасания. Какой-то нищий, прижавшийся к мусорным бакам, поднял взгляд воспаленных глаз, когда я пробегала мимо, и усмехнулся щербатым ртом.
Я вылетела из переулка, увлекая за собой банановую кожуру, упаковки от печенья, использованные презервативы и фантики, и споткнулась. Под громкие возгласы прохожих я рухнула на бетонные плиты. В колене взорвалась боль.
Городской парк. Взбежав на мост над прудом, я перепугала все голубиное сообщество, и птицы взлетели, издавая мягкие, почти механические звуки. Изможденная долгим бессмысленным движением, я вцепилась в перила, глядя на мелькающие в воздухе крылья, отбрасывающие стремительные тени. Воздух пах опавшими листьями, мокрой землей и водой – обычный аромат стоячих водоемов, но теперь я чувствовала больше. От яблони за прудом исходил винный запах скисающих в траве плодов; от девочки, задумчиво ковыряющейся в песке, пахло жвачкой с колой. Я опустилась на деревянный настил моста и, прислонившись к перилам спиной, беззвучно заплакала.
Откуда-то из окон доносилась смутно знакомая оперная ария. Обняв колени и стуча зубами от холода, я откинула голову на ледяные прутья и прислушалась. Женский голос пел на незнакомом языке так проникновенно и страстно, что меня охватила тоска.
Как красиво она поет… так красиво, что я вижу музыку.
В том зале дамы, одетые по последней моде, а рядом кавалеры в безукоризненных костюмах. Все они будут сидеть на бархатных сиденьях, освещенные хрустальной люстрой, а я тут стены подпираю, пытаюсь услышать все до последнего шороха со сцены. Тощие пальцы комкают афишу, аляповатую, украшенную большими буквами. Тело пронизывает боль от голода, такая сильная, что временами я слепну, и тогда приходится испуганно опускаться на землю, пачкая и без того грязное платье. Вот она, моя участь – ползти, как собаке, по грязи, вымаливая еду, поскольку силой отобрать не получается. Рядом со мной шавка – девочка лет пяти, такая же голодная. Увязалась за мной, но я все равно не понимаю ее – ни слова по-немецки не знаю.
Она что-то лопочет на трескучем, агрессивном языке, дополняя речь жестами. От ее голоса тошно.
– Заткнись, – шепчу я, с силой сдавливая голову ладонями. Перед глазами плывут черные круги.
Ее запавшие глаза блестят, подернутые слезами от злости. Сколько она шатается со мной – месяц, два? У детей все эти процессы протекают куда быстрее. Я с отвращением отмечаю отсутствие двух пальцев у нее на руке и чуть подпрыгивающую походку – девочка подволакивает ногу. Скоро она рассыплется, а я снова буду одна, даже жаль как-то. Наверное, так жалеют питомцев, когда они издыхают.
Из концертного зала доносятся первые дрожащие ноты, вырастающие во что-то большое. Мы обе прислушиваемся. Если бы только найти способ пробраться внутрь и увидеть…
Голову расколола дикая боль. Я ахнула, словно меня опустили в холодную воду: впав в транс, я упала на бок и ударилась виском о жесткое дерево моста. Все еще оглушенная чужими воспоминаниями, я встала на четвереньки, а затем неуклюже – на ноги.
Эти образы, музыка, люди – я ничего не знаю, не помню и не хочу знать. Я чувствовала себя мерзко, будто кто-то влез в мою душу с ногами и вытоптал там все тяжелыми ботинками. В детстве я мечтала уметь читать мысли других, но теперь этот «дар» показался не то что неприятным – просто кошмарным.
Все еще не зная, что делать с собой и своей новой жизнью, я поплелась прочь из парка – туда, откуда так трусливо сбежала.
* * *
Ванная комната в квартире Алекса оказалась необитаемой: плитка отвратительного коричневого цвета с кремовыми разводами; запекшаяся кровь на эмалированной ванне и черные волоски, скопившиеся в сливе; круглое зеркало, покрытое высохшими капельками зубной пасты. Удручающее зрелище. Стараясь хоть как-то заполнить тишину, я выкрутила на максимум оба крана. Раздался омерзительный хрюкающий звук – в ванну хлынула вода, прекрасная, горячая и, главное, чистая. Я осторожно сняла с хромированной вилки душ и повернула рычажок. Струйки кипятка унесли все с собой в вонючую тьму канализации – теперь здесь хотя бы можно было спокойно помыться.
Я сбросила грязное тряпье, залезла в ванну, задернув за собой пожелтевшую занавеску. Под струями воды мысли стали яснее; задумчиво выдавливая в ладонь все новые порции ландышевого геля для душа, я мычала про себя какую-то песенку из рекламы. Присутствие Алисы здесь ощущалось еще сильнее: на краешке ванны лежала светло-зеленая бритва, на стеклянной полочке выстроились флаконы и бутылочки, сверкающие красивыми названиями и обещающие волшебные ароматы. Я поднесла к лицу пузырек, который так усердно выжимала. Этикетки не было, но на поверхности цвета морской волны виднелось выведенное остренькими буковками короткое послание, оставленное несмываемым маркером:
Оставь мой гель в покое! Алиса
Пожав плечами, я выдавила остатки восхитительно пахнущего геля и растерла его по всему телу.
После, стоя голой посреди слабо освещенного помещения и благоухая ландышем, я почувствовала себя неуютно – будто туда, в слив, сейчас уходила моя прежняя жизнь, наполненная красками и ощущениями, безудержным смехом и безутешными слезами. В какой-то миг мне показалось возможным встать на четвереньки и звать ее обратно, как какого-то ребенка, упавшего в колодец.
Алекс все так же «спал», не меняя позы и не дыша. Я поднесла к его носу указательный палец и замерла. Точно не дышит. Хоть бы не умер. Я вспомнила, как в детстве подслушала разговор двух соседок: женщины мирно беседовали, пока я, укрытая живой изгородью, ковыряла в земле дождевых червей. Отец одной из них покончил с собой. Бедный старик начал гнить изнутри, да так, что от него несло за километр. Не вынеся таких мучений, он вышел в гараж поздно ночью и выстрелил себе в рот. Наутро его нашла дочь: каково это – видеть тело собственного отца с наполовину снесенной головой? Видимо, у вампиров-имаго тоже происходит какой-то процесс распада в организме.
