Оставив аварию за спиной, я почти почувствовала, как все они – машины, люди, трупы – растворяются в тумане. Стоит лишь отвернуться – и все исчезнет. Я угрюмо взглянула на зеленый аккуратный указатель: поворот на Линкольн-стрит. Что ж, на запад так на запад.
Впереди замаячила будка автобусной остановки, выкрашенная в ярко-голубой цвет, безмятежная, как кусочек неба, прорвавшийся сквозь облака. Транспорт ждали несколько человек: молоденькая девушка с дочкой – ровесницей Холли, судя по виду; лысый мужчина в фосфоресцирующих наушниках и две милые старушки, одетые так элегантно, что я поневоле восхитилась.
– Простите, сорок пятый «Ц» уже прошел? – поинтересовалась я.
– Вот-вот должен прибыть! – отозвалась скрипучим голосом одна из старушек, опершись на зонт-трость.
– Сами дожидаемся, – вяло отозвалась девушка.
Дочка незнакомки как-то слишком серьезно для ребенка взглянула на меня. Прозрачная белоснежная кожа, огромные, фиалкового цвета глаза, обрамленные абсолютно белыми ресницами. Белоснежные волосы были подстрижены небрежно – что кончики, что челка не могли похвастаться аккуратностью. Я узнала школьную форму на девочке. Когда-то и я там училась. Несколько раз девушка рядом обращалась к своей дочери, и так я узнала, что ее зовут Грета. Восхитительное имя, под стать хозяйке.
Сев в автобус, я ощутила невыразимую усталость. Хотелось лечь куда-нибудь и как следует потянуться, чтобы косточки затрещали. Глаза горели, будто в них песка засыпали. Тронув за локоть мужчину рядом, я поинтересовалась, где он будет выходить.
– Я до конечной, – буркнул он, щелкая кнопкой на своем плеере. – Спать собираетесь?
– Мне на Элм-Вуд-стрит, – пробормотала я, разлепляя глаза. – Вы меня…
– Ага, разбужу.
Я благодарно кивнула и прислонилась лбом к окну. За тонкой перегородкой стекла проплывало таинственное белое море, и автобус, едущий по ровному асфальту, убаюкивал своим плавным ходом.
Когда я надеваю это платье, то чувствую себя настоящей Королевой.
– Госпожа, Вы выглядите бесподобно!
Все эти расшаркивающиеся лизоблюды начинают мне надоедать. Хорошо, что скоро это кончится, – на вечер обещают воистину восхитительное меню…
Мои волосы безупречно завиты и сколоты на затылке сверкающим изумрудным гребнем, но непослушные локоны все же выбиваются из прически, обрамляя лицо и плечи. На шее – бархотка с кулоном в форме мотылька, в тельце которого вправлен неземной красоты лабрадор, шлифованный в форме кабошона и таинственно переливающийся зеленым и синим. Я глажу богато расшитое платье из черного шелка и высокомерно улыбаюсь.
За высокими дверьми бальной залы волшебный вальс уже кружит в своем вихре пару сотен гостей. Я беру с туалетного столика серебряную маску, инкрустированную алмазами, и, надев ее, позволяю слугам завязать шелковую ленту под локонами на затылке.
– Как вы прекрасны, госпожа! – несутся со всех сторон благоговейные стоны.
Не глядя ни на кого, выхожу из покоев. Свита покорно семенит за мной: дамы обмахиваются веерами, мужчины сдержанно молчат. А меня ждет возлюбленный, прячущий лицо за устрашающей маской с клювом.
– Ты прекрасна, любовь моя.
Он склоняется, чтобы прикоснуться губами к моей руке. В его глазах плещутся веселье и похоть.
– Идем. Гостям не терпится взглянуть на свою госпожу.
Он держит мою ладонь трепетно и нетерпеливо. Мы оба знаем, что будет этим вечером, мы и еще несколько имаго, питомцев Алистера, моего любимого господина. Рука об руку мы входим в огромную залу и надменно взираем сверху вниз на кружащихся людей. Завидев нас на балконе, несколько пар распадается – и вот уже никто не танцует, а музыка смолкает. В прорезях масок мерцают, как светлячки, глаза; призрачно поблескивают зрачки имаго, замерших у дверей, подобно статуям.
– Госпожа Леандра! – громко возвещает Алистер, и я снисходительно смотрю на него.
Не красавец – между передними зубами щель такая, что птица пролетит, не зацепившись крыльями; глаза слишком широко расставлены; редкие волосы прилизаны… Но кого это волнует, если он граф? Именно он дал мне имя, подарил платье и удовлетворяет мои низменные потребности.
Да и потом – ведь он всего лишь имаго.
Гости встречают нас чопорными реверансами, ахами и вздохами; воздух насквозь пропах ложью. Но я чувствую еще более тонкий запах, похожий на неуловимый аромат духов, – беспокойство по поводу «тех верзил подле закрытых дверей».
Весь вечер я танцую с Алистером, пряча глаза от любопытных взглядов. Я привыкла приковывать к себе внимание, поэтому держусь холодно, подобно императрице, но граф явно чувствует себя неуютно. Я с легким раздражением замечаю, как потеет его ладонь.
Когда голова уже начинает кружиться от нескончаемых танцев и светских бесед, музыка замолкает. Гости недоуменно смотрят друг на друга, не оставляя своей отвратительной манерности.
– Господа! – Алистер, таинственно сверкнув глазами, щелкает пальцами, и на этот звук срывается с места парочка имаго. – Сегодня я собрал вас не просто так. Цель этого приема – познакомить вас с удивительным существом, способным открыть вам секрет вечной жизни.
Люди вокруг изумленно шепчутся. Глаза Алистера светятся ярче, чем когда-либо. Имаго-помощники вкатывают в залу большую клетку, накрытую материей. Гости, оказавшиеся с ней рядом, поспешно отшатываются – из-под тяжелой ткани доносится странное мурлыканье.
– Это существо, – Алистер не в силах скрыть благоговейной дрожи в голосе, – совершенно неразумно. Обладая недюжинной силой, оно способно стать потрясающим оружием. Или защитником.
Алистер хватается за край материи и срывает ее; эффектно взлетает темно-синий бархат, открывая зрителям мое великолепное дитя. Я любуюсь жесткой грязно-серой шкурой, белесыми глазами, голодным широко разинутым ртом, но гости не разделяют моего восторга: кто-то картинно падает в обморок, кто-то, отбросив приличия, кричит от ужаса.
– Не беспокойтесь! – Алистер хищно улыбается. – Он безопасен, пока в клетке, но советую отойти тем, кто стоит в пределах досягаемости, – руки у него хваткие.
Неразумное дитя смотрит на гостей с тоской – опоенное вином, оно может быть безопасно для них лишь в первые десять минут.
– Толстая шкура, которую практически не взять лезвием, поджарое телосложение, – Алистер касается железных прутьев клетки, и существо сердито рявкает, – и вечный, неутолимый голод. Но самое главное – оно когда-то было человеком.
Последнюю фразу гости встречают гробовым молчанием. Тишину нарушает лишь мерное гудение утробы пленника.
– Я никогда не задумывался над тем, каково это – играть в бога. – Граф задумчиво окидывает взглядом присутствующих: считает головы. – Это чувство, когда ты являешься кем-то большим, чем просто человеком. Когда ты можешь позволить себе держать в руках чужую судьбу, чужую жизнь – и сломать ее, просто сжав пальцы. Жизнь – она такая хрупкая.
