– Что там произошло? – Марк присел на расстеленный на земляном полу мешок.
Я склонила голову, вспоминая все: боль от ударов, жуткую новость о моей роли во всем этом кошмаре, появление Королевы, смерть Хейзелтона… Меня начало трясти.
– Королева… выбрала меня, – прошептала я, опускаясь на пол.
Марк едва заметно напрягся, и я заметила это.
– Марк?
– Есть один миф, – нахмурился он, – что Королева умеет красть тела. Поначалу тело приспосабливается к подселенцу, лицо видят все… А потом Вуаль добирается и до него. Описан единичный случай, хотя я не совсем понимаю, почему она решила вселиться в тебя.
– Это же идеально для наблюдения, – прошептала я. – Тетя ее дочери… человек, который всегда рядом. Как маяк. Но чье лицо носит Ее Величество сейчас?
Марк помолчал, глядя на Холли. Забылась беспокойным сном или потеряла сознание – неясно, но вид у нее был крайне нездоровый.
– Своей матери, – наконец ответил Марк. – Наверняка ты видела воспоминания Королевы о происшествии в опере?
Я вспомнила видение, обрушившееся на меня еще в тот день, когда история имаго только-только начала отравлять мою жизнь.
– Девочка-немка, грязное платье… да, помню.
– В тот день Королева проникла в зал. Грязная и жалкая, она…
…идет по красной роскошной дорожке босиком, вглядываясь в девушку на сцене. Голубые глаза искрятся неведомым счастьем, светлые волосы струятся по плечам и ниспадают великолепной волной. Девушка поет. Я зачарованно вслушиваюсь в ее голос, стараясь разобрать слова, но язык мне неизвестен.
Она умолкает, едва увидев меня между рядами кресел. На губах появляется радостная улыбка:
– Бекки?
Что за странное имя? Это мое имя? Настоящее? Бекки. Ребекка. Я вспоминаю времена, когда мы жили в лачуге. Тогда я умирала от голода, а она носила мне пищу. «Ходила на подой» – так она говорила.
Моя мама. Чудовище.
За спиной – ропот. Девушка тянет в мою сторону руку и смеется, тихо, как будто где-то в тумане звенит колокольчик. Там, на фоне ярких декораций и в свете прожектора, она кажется такой неземной и непорочной, несмотря на свою сущность. Моя мама. Она бросила меня умирать от голода, как выродка.
– Здравствуй, мама, – тихо говорю я, стоя у подножия сцены в полумраке.
Свет и тьма. В ее красивых глазах вечная мерзлота, а волосы – цвета побережий холодного моря.
– Ты бросила меня, – медленно, не сводя взгляда с ее лица, я поднимаюсь на сцену. – Ты обрекла меня на жалкое существование. Я была одна. Зачем?
Мама качает головой. На ее губах улыбка – кукольная, мертвая. Она оборачивается к залу и легко кивает публике, оскалив белые зубы:
– У нас антракт, леди и джентльмены. Приношу свои искренние извинения.
Люди тянутся к выходу, покорно, но не без тихого ропота. Когда зал пустеет, мама вновь поворачивается ко мне. Только бы она прекратила улыбаться – этот оскал разбивает мне сердце.
– Я твоя единственная дочь, – задыхаясь, шепчу я.
– Ты мое проклятье. – Мама все так же стоит в ярком, слепящем сиянии, тогда как я не решаюсь вступить в освещенный круг.
Она неспешно идет вперед, оглядывая меня со всех сторон – то окунаясь в свет, то погружаясь во мглу. Ее лицо меняется – теперь это и мое лицо тоже. Мы – одно целое, части мозаики… одинаковые части. Но место в этой мозаике – только одно.
– Разве ты не чувствуешь, как сосет под ложечкой, когда я рядом? – раздается мягкий бархатный шепот. – Не чувствуешь, как колотится сердце, пока голову заполоняют мысли обо мне? Это жажда, Бекка. Королева должна быть только одна. Потому что двух тронов, как и двух королевств, в этом мире нет.
– Мама…
– Я не твоя мама, Бекка, – скалится Королева, – я твоя смерть. А ты – моя. И раз уж так сложилась судьба, почему бы нам не побороться за свободу?
Мне хочется быть рядом с ней, но бежать подальше хочется еще сильней. Красивые бледные руки облезают, холеная кожа сыплется на пол, тогда как я, ослабев от голода, не могу сделать ни шагу. Чему быть, того не миновать.
– Мерзкая, – Королева исчезает, только ее голос витает где-то рядом, – гадкая, отвратительная… Я ненавидела носиться с тобой. Я бежала, чтобы найти способ стереть тебя с лица Земли.
Я кричу, охваченная злобой. И тогда она бросается на меня из тьмы, выталкивает в свет, ослепив, и больно бьет – но разве это боль по сравнению с болью от ее слов? Все мое существование замыкалось на ней, на матери, которой я не нужна. Кровь вскипает.
Время исполнить свое предназначение. Я вытаскиваю меч из рук декоративного рыцаря, сталь звенит. Как неосмотрительно – настоящее оружие на сцене. Яда так много, что он капает на ладонь, которой я провожу по клинку. Мать даже не защищается – только смотрит на меня, презрительно и насмешливо.
И, ринувшись к ней, я вонзаю оружие меж ее ребер, прямо в сердце. Глаза напротив слегка расширяются.
– Посмотри на свое королевство, – шепчу я, наваливаясь на меч и вгоняя его глубже. – Пыль и призраки, бестолковая музыка и злоба… я сделаю его совершенным. Я сделаю то, чего ты не сумела.
Ее кровь превращается в пыль, сыплется под ноги; теперь она мертва, но все еще улыбается, словно знает что-то, что мне недоступно. Я дотрагиваюсь до ее пока еще теплой щеки. Светлые волосы, голубые глаза, фарфоровая кожа – это все мое, они должны принадлежать мне. Стоя на сцене, я раскидываю в стороны руки перед пустым залом и предвкушаю восхитительную трапезу, когда люди вернутся с антракта.
Я Королева. Единственная Королева.
Повисло молчание, нарушаемое моим хрипом. Чужие воспоминания были так ярки и реалистичны, что во рту до сих пор ощущался терпкий вкус крови Королевы.
– Так вот почему она…
– Да, – хрустнул пальцами Марк, – эта песня теперь – олицетворение ненависти, бешенства и жажды крови. Она нас сводит с ума с тех самых пор, как Королева убила свою мать.
С улицы послышалось глухое рычание. Кто-то жадно обнюхивал створки входа в погреб. Мы застыли, неотрывно глядя на дверь. В узкой щели появился тощий палец и поскреб засов. Марк вовремя зажал мне рот, болезненно надавив на разрывы слезающей кожи. Я тяжело задышала в его ладонь, широко раскрытыми глазами глядя на коготь, лениво скользящий по осклизлому дереву.
Холли внезапно пришла в себя. Поднявшись на своем лежаке из мешковины, она зло посмотрела на дверь и зашипела:
– Уходи!
Я посмотрела на нее вытаращенными глазами, но, к моему изумлению, палец застыл, а потом медленно пополз обратно, исчезая из поля зрения. Холли нахмурилась, прислушиваясь, и уже по-настоящему рявкнула:
