– Мы разговаривали. Долго и спокойно. Но почему-то мне было страшно, хотя ничего не происходило. Я просто знала, что вот-вот что-то случится. Плохое. О, Холли. Плохая вся наша жизнь. Мы – это случайность, ошибка, сбой. И рано или поздно нас сотрут – так же стремительно, как и создали.
– Зачем это все? – горько усмехнулась Холли, глядя на меня. – В чем смысл убивать… сражаться…
– На каждого сильного найдется тот, кто еще сильней, Холли. И, даже обладая безграничной силой, нужно быть готовым к тому, что рано или поздно кто-то попробует тебя на вкус.
– Я устала жить в таком мире, – покачала головой она.
Я посидела с Холли еще некоторое время, пока она опять не задремала. После, стоя под горячим душем, я пыталась вспомнить, какой она была. Простой, милой. Обычным ребенком, у которого впереди только лучшее и каждый день в радость. Я закрыла глаза. Стук капель, воспоминания, тихая песня, воспоминания, воспоминания…
* * *
– Эй, догоняй!
Это была весна. На заднем дворе из земли полезли первые крокусы, и мама выгнала нас с Джейкобом из дома, чтобы прибраться. Джейкоб вырос похожим на нее, особенно улыбкой и скулами, а вот во мне сочетались черты всех членов семьи Йеллоувуд. Я смотрела на мамины руки, огрубевшие от быта, а потом на свои, нежные, маленькие…
И видела на них кровь. Кровь и когти. Кровь и внутренности!
– Постой, Джейк!
– Смотри, что покажу!
Я неслась за ним, ощущая кожей апрельский ветер. Счастье – жидкое солнце – заменяло нам кровь, бежало по жилам, толкало вперед, заставляя смеяться без причины и давить босыми ногами землю. На опушке я огляделась. Заблудилась. Точно, я помню тот день. Я потерялась в лесу…
Но на заднем дворе нашего дома не было леса.
– Оливия!
Веселый детский смех брызнул из пустоты. Он звучал из каждого дупла в дереве, из-под корней, с высоких крон, шумевших, как море.
– Ты идешь не туда.
Под дубом стоял маленький Джейкоб, такой грязный, будто только что выполз из-под земли.
– Обернись и посмотри еще раз, – прижал он палец к губам. – Посмотри!
Я обернулась. Лес вокруг медленно начал гнить и рассыпаться пеплом. Перед глазами появился наш дом. В окна светило солнце, хоть снаружи и была гнилостная тьма.
– Мамочка, – прошептала я, прижав ладонь к стеклу. Оно не было холодным, теплым, твердым. Оно просто существовало само по себе, никакое.
Мама падала у плиты, словно ей подрезали ниточки. Падала и смотрела на меня. Смотрела на меня. Смотрела и смотрела, только на меня, будто обвиняла.
Гроб. Запах. Странный удушливый запах напоминал трупный, но это был всего лишь аромат букета хризантем, лежащего на могиле.
Джейкоб качался на качелях, задирая тощие ноги. От его ступней, обутых в сандалии, разлетались песчинки.
– Время, когда бабочки, – Джейкоб остановил качели, оставив борозды на земле, – устилают землю.
Теперь вокруг простиралось гигантское поле, заросшее темными цветами. Стоило мне потревожить хрупкие травяные колоски, как бутоны вдруг взмахнули крыльями и лениво сползли ниже. Бабочки. Тысячи, тысячи бабочек.
– Ты пришла.
Этот голос парализовал меня. Утопая по пояс в высокой траве, передо мной стояла Оливия Йеллоувуд собственной персоной. Я двинулась ей навстречу, она в ответ шагнула вперед, грустно улыбаясь. Черное платье, капроновые чулки. Так я была одета в ту ночь, когда умерла в первый раз. Недоверчивый взгляд скользнул по тщательно уложенным локонам, напомаженным губам, длинным подкрученным ресницам. Аккуратный маникюр с черным лаком, серебряный браслет на запястье. Моя копия, застывшая в роковой ночи.
– Ты – это я? – прошептала я, близоруко прищурившись.
– Ты – это ты. – Оливия провела рукой по траве, заставив взвиться в воздух тучу бабочек. – А я – это тоже ты.
– Что это значит?
– Знаешь, куда уходят души имаго, Оливия? – Я увидела ее мокрые от росы бедра; к черному капрону прилипли крошечные семена трав. – Они впитываются в тех, кто дорог нам. Их сознание становится нашим раем. Мы, имаго, не пожираем людей. Мы пожираем друг друга, поглощаем любимые черты, чтобы оставить их навеки в себе.
Она остановилась так близко, что стало возможно разглядеть в светло-карих глазах мелкие темные крапинки. Красивая, свободная, гордая, живая.
– Что мне делать? – по-детски наивно прошептала я, обессиленно опускаясь на колени перед духом. Мягкие руки скользнули по моим волосам, заправили прядь за ухо.
– Сдайся.
Я вскинулась, чувствуя, как сердце пропустило удар. Другая Оливия смотрела строго, как смотрят на детей, которые не слушаются родителей.
– Бороться бесполезно. – Она покачала головой, взяв меня за руку и помогая подняться. – Иногда плыть по течению лучше, чем бросаться грудью на волны.
– Как же так? – тупо спросила я. – Бросить Холли… бросить всех?
– Только в самом конце мы поймем, для чего существуем, – улыбнулась мне Оливия. – Ты не можешь ошибиться не потому, что это запрещено, а потому, что все козыри у тебя.
– Козыри? – переспросила я.
По полю пронесся ветер, взметнув в воздух мириады бабочек, аромат крови и французских духов – сиреневый флакончик я выбросила вместе со всей косметикой, покидая квартиру.
– Она приближается, – испуганно прошептала Оливия, глядя на тучи бабочек, мечущихся над нами. – Не дай ей уничтожить себя. Только ты властна над своими мыслями и телом.
– Стой! – Я попыталась перехватить ее руку, но тщетно: плоть рассыпалась, поднялась над землей и развеялась.
Я растерянно обернулась, взметнув слипшиеся от пота и крови волосы. Ветер утих, и раздался тихий шорох, похожий на дождь, – бабочки, прежде беспорядочно метавшиеся вокруг, врезавшиеся в мое лицо, замерли и посыпались на землю. На горизонте появилась фигура в длинном платье, развевающемся в застывшем воздухе. Ее голубые глаза светились, в такт приближающимся шагам раздавался далекий барабанный стук.
Я попятилась, и меня осенило: барабаном выступало мое собственное сердце. Нога провалилась в пустоту, а трава и мертвые бабочки поплыли вверх, как этаж проносящегося мимо лифта. В горло вдруг хлынула вода.
* * *
Кто-то наотмашь ударил меня по щеке. Я постаралась открыть глаза. Передо мной маячили смазанные силуэты, в ушах гудело от попавшей внутрь влаги. Было очень трудно дышать. Я закашлялась, и меня вырвало: сплошная вода. Кто-то старательно обтирал меня полотенцем. Спину холодил жесткий кафель, вокруг было жутко сыро. – Оливия, ты меня слышишь?
Холли. Я подняла руку, чтобы дотронуться до ее нежной теплой щеки.
– Ты ударилась? – прошептала она, ощупывая мой затылок. – Больно? – Не-ет… – Подожди, сейчас…
