В разное время случайно попадались мне из прессы замечательные мысли представительниц прекрасного пола. Жаль, что не запомнил имён. Зато врезалось в память ими сказанное.
Одна (о нравах):
«Раньше было стыдно быть плохим – теперь стало стыдно быть хорошим.»
Другая (об эстрадных певичках):
«Чем хуже поют, тем больше раздеваются.»
Третья (о качестве смеха):
«Говорят: смеясь, мы расстаёмся с прошлым. Но так, как мы смеёмся сегодня, – мы расстаемся… с будущим.»
Четвёртая (в ответ матершиннику):
«И что, этим ртом, откуда вылетают твои грязные слова, ты ещё и ешь?»
Ведь это точный срез теперешнего состояния нашего общества!
2.03
Две тысячи семнадцатый! Этот юбилейный год заставляет вспомнить о событиях столетней давности, обрушивших всё, чем жила Россия столетиями. Давно меня занимали мысли о том, почему после отречения царя народ в первое время так массово пошёл в революцию?
В чём кроется главная причина?
Придётся на эту тему процитировать самого себя со страницы дневника июля 1992 года. Вот эта запись.
«Вспомнились замечательные строки:
Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман…
(Эпитет «низкий» применён здесь скорее в смысле «простой», «обычный».)
Сказано здесь Поэтом обо всём и на все времена, пока живы эти странные существа с чудовищным, непомерно развитым и, может быть, не всегда и полезным органом, помещающимся на плечах.
Пушкин вобрал в себя все черты народа, в котором был рождён, среди которого вырос. В этом смысле его голос, стократ усиленный гениальностью, был гласом народа и все черты человека русского отразились в нём (в голосе) и были явлены миру в творчестве.
Ведь это просто чудо! Всего – ничего: две строчки, восемь слов, а схвачено – и увековечено! – целое явление в национальном характере, коренящееся в глубинах истории, поразившее их автора и простирающееся в неопределимое будущее – через нас с вами.
«Возвышающий нас» обман в 1917 году выплеснулся на головы простодушных крестьянских (в солдатских шинелях) толп в речах великого краснобая и демагога Ленина (ах, если бы он был т о л ь к о краснобаем и демагогом…). Обман тот внедрился в самое нутро души, в самое сердце простого, малограмотного россиянина. И лукавый зов тот в прекрасное будущее вёл его и против царя, и против самогό Бога – против всех святынь (которым он ещё вчера был предан), а позднее бросал во всепожирающее пламя гражданской войны.
Те «низкие истины», замешанные на реальной, необманной скучной жизни, основанные на здравом смысле, – отметались с маху, с налёту, потому что сказка – ложь возвышала, поднимала над обыденностью, звала в неясные, туманные, но такие приятные сердцу дали…
Пришла тут на ум ещё одна фигура, краснобайством и демагогией очень уж похожая на Ленина, но – с комическим уклоном. Фигура эта – Керенский. (К слову сказать, оба юристы, бывшие адвокаты.)
И насколько всё, что связано с Лениным, проходило под знаком невиданной в новейшие времена трагедии (сравнимой разве что с эпохой варваров) – настолько всё, что связано с Керенским, тускло, уныло и комично…
Воистину российская история на рубеже веков XΙX – го и XX – го восходит к высокой всечеловеческой трагедии.
4.03
Выброшенные из России эмигранты первой волны всю оставшуюся жизнь страдали по потерянной родине. А правдами и неправдами вырвавшимся из страны на Запад советским диссидентам второй половины ХХ – го века чувство ностальгии в такой степени было уже не свойственно. Но и они не были столь пошло, откровенно продажными, как современные отщепенцы вроде разного рода шишкиных.
Когда с печалью думаешь об этом, возникает недоумённый вопрос: каким же это образом в семье славного подводника, защитника отечества и жены его, главы школьного заведения, мог вырасти моральный урод – ненавистник всего, что его окружало и в школе, и дома? Кто же его воспитывал? Отчего он докатился до такой низости, что за тридцать сребреников, угождая европейской либеральной тусовке, не устыдился предать даже собственных родителей в своей книге, напоминающей примитивный пасквиль.
Это что же? Он и подобные ему типы не понимают, что всё это обыкновенное проституирование?
В наше разухабистое время порой словá приобретают новые, несвойственные им ранее, оттенки смысла. Издавна известное сочетание слов: публичная женщина перестало быть одиноким. Когда известную в пресловутом шоу – бизнесе персону спросили, как она относится к одной знаменитой паре, был получен благожелательный ответ с такой вот добавкой: «Моя семья тоже… публичная.»
Вот и выстраивается вполне забавный ряд: публичная женщина, публичный шишкин…
Поразительная вещь: будто грибные споры, попавшие в почву и какое – то время таившиеся под спудом, родили вылезшие на свет божий создания, в которых вдруг обнаружились черты странно знакомые из столетней давности.
Это о них когда – то написал Бунин в стихотворении «Родине» (1891):
Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою…
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей —
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей…
Проклинать свою родину – это всё равно что глумиться над родной матерью, совершать предательство по отношению к той, которая тебя родила. И что бы потом ни делал такой человек, как бы себя не обманывал – он будет до самого своего конца жить с внутренней червоточиной, навсегда обречён стать несчастным.
18.03
С течением времеии меняются сложившиеся оценки происшедшего. Насколько прав оказался Зиновьев, сказав о деятельности разного рода противников советской страны: целились в СССР, а попали в Россию.
Как ни странно, поучаствовал в этом деле и Солженицын. Хорошо известно, что порой драма со временем превращается в обыкновенный фарс.
В начале шестидесятых Александр Твардовский, используя свой авторитет, приложил немалые усилия к тому, чтобы властью – и добился желаемого от самого Хрущёва – была впервые разрешена публикация на лагерную (!) тему. Напечатав в либеральном по тогдашним меркам журнале «Новый мир» повесть Один день Ивана Денисовича, главред Твардовский открыл никому не известного автора (к тому же ещё и бывшего лагерника) и дал ему дорогу в литературу.
Помню, что читателями всё это было встречено с симпатией и даже с восторгом, особенно молодёжью. На популярность работали не столько некие литературные достоинства произведения, сколько скандальность темы, ещё недавно запретной. Над всем возобладали сама судьба зэка, его суждения о сущем – тогда как представления сидельца не могут быть определяющими, однозначными, не подверженными никакой критике. (Для сравнения: Достоевскому, например, тоже одно время довелось быть сидельцем, но какое разительное несходство с его Записками из мёртвого дома.) Ещё тогда это провидчески почувствовал довольно часто общавшийся со счастливчиком и сочувствующий ему Корней Чуковский, записавший в своём дневнике:
