Да ведь это всё – просто воплощённая мечта для юных отморозков, застывших у экрана с отвисшими челюстями!
Пытавшийся перекричать монстра и якобы поставить его на место тщедушный телеведущий был просто жалок на фоне всего этого безобразия, а в конце оного эти добры – молодцы ещё и обнялись!! (Явилась тут попутная мысль: и сам ведущий, и приглашённые, и, наконец, сама джигурда за всю эту дичь получат хорошие денежки?)
Телевидение опустило себя до полного падения, до ничтожества.
Существуют на свете меры: вéса (килограмм), электричества (вольт, ампер). А теперь надо бы измерять степень идиотизма подобных телепередач, применив такую меру: одна джигурда. Если, например, оценить означенное шоу по трём параметрам – содержанию, съёмке, работе ведущего – ответ будет ясен: целых три джигурды.
Но где же Совет по культуре? Ау! Куда он спрятался?
15.04
В бытии человеческом существует вещь известная: как только здоровый организм слабеет, перестаёт следить за собой – тут же заводятся насекомые, сосущие его кровь.
С перестройкой в отечественном киноискусстве распространилась этакая подловатая тенденция. Среди сценаристов и режиссёров вдруг появились беззастенчивые очернители всего отечественного. Приняв на вооружение модные «изобретения» – амбивалентность и толерантность, – они наперегонки кинулись соревноваться в том, чтобы всячески потрафить Западу и получить за это награду, при этом каждый стремился показать, какой он есть отчаянный демократ на развалинах тоталитаризма. А Запад, понятное дело, обнаружил полное понимание и пошёл навстречу потугам лукавых торговцев, гораздых на применение всевозможных выигрышных ходов и трюков. На этом пути ими ловко обыгрывались любезные ему, этому Западу, идейки:
– драматическое противостояние простого, открытого, честного советского военоначальника с ужасным НКВД в лице импозантного, даже весьма интеллигентного, но гнусного агента (да с этаким крещендо в сцене, когда на фоне прекрасного русского пейзажа творились подлые дела под огромным в небесах портретом диктатора);
– сражающиеся за свободу чеченские боевики, захватившие больных в заложники, никого не трогают – люди они исключительно культурные, такие добрейшие ребята, истинные джентельмены, умеющие обращаться с девушкой – ну просто ангелы, у которых только крыльев не видно… а русские солдаты подлые, продажные, да ещё наркоманы (!) – варвары одним словом;
– немцы – враги – то наши в Отечественную войну – не все были плохие: вот один из них, зело культурный, заводит дружбу с… православным священником; ну и дальше истории такого же рода: крестьянка любит пленного немца… эсесовец пылает любовью к лагернице…
Да и на современные сюжеты Запад клюёт неплохо:
– в медвежьем углу насквозь продажные чиновники – и забитый, прозябающий народ;
– в русском селе не народ – быдло, которое не проймёшь никакой культурой: жители даже не знают и не хотят знать, кто такой Бродский!
И так далее, и тому подобное – много другого, жареного, чего так любят в Европе и за океаном. Продаётся и покупается любой бред. И чем чернее – тем лучше.
У Салтыкова – Щедрина есть сказка «Как один мужик двух генералов накормил». Вот собрать бы всех прихлебателей Запада на необитаемом острове, чтоб они там попробовали сами себя кормить. И сами себя снимали тоже. Там они с великим удовольствием скушали бы друг друга…
16.04
Преданный собственным народом, Христос, если подумать, стал сакральной жертвой. Случилось, в сущности, жертвоприношение. Как во времена доисторические.
И он был поистине одинок. Даже, казалось бы, верные ученики его, апостолы, не могли скрасить его трагического одиночества. Он уже знал, что и спасения с их стороны не будет.
Он принял мученическую смерть ради человечества, которое восприняло его учение, как известно, перетолковав по – своему.
И на это он уже никак не мог повлиять.
Часть третья
Узоры на песке
Ближе к концу жизненного пути жизнь ненавязчиво преподносит удивительные вещи. Исподволь копятся, зреют в тебе раздумья о пережитом; перебираешь их, как чётки, и порой не можешь понять толком – зачем тебе всё это. И вдруг попадётся тебе замечатедьная мысль неглупого человека, которая окажется такой знакомой и восхитит тебя тем, что ты сам однажды о том же подумал. Тут же захочется уточнить, проверить – так ли это? Подойдёшь к стеллажу, чтобы заглянуть в предисловие когда – то давно изданной книги и перечесть тобой написанное: «Мне везло на умных, порой даже талантливых или просто на хороших людей… Нечаянно однажды вдруг вспомнились они все – живые и уже ушедшие, – оставившие глубокий след в моей душе, и меня охватило горькое чувство, что их мысли и голоса, их шутки и разговоры исчезнут вместе со мной.» (Когда я это перечитал теперь, подумал – почему же, собственно, везло? Тут я, скорее всего, неправ. Просто – напросто их много на свете – людей хороших. Без них мир наш давно бы превратился в какой – нибудь грязный отстойник.)
И вот же: Лев Пирогов в одной из своих критических заметок, оттолкнувшись от известной истины, что внутри каждого из нас заключён целый мир, – признался: «…как – то зябко становится при мысли, что он существует, пока ты жив. А не станет тебя – не останется и этого мира. Не себя жалко, а жалко тех людей, чьё существование зависит от твоей памяти. Которые, может, только в ней и живут. Значит нужно это из себя вынуть.»
Очень верно замечено, что является потребность «это из себя вынуть». Это правда: когда вспоминаешь тех, с кем тебя сводила жизнь, не задаёшься вопросом, оставил ли ты в них по себе память. Первое, что приходит в голову: спрашиваешь себя – что осталось от них в тебе самом? Ведь это они оказали определённое влияние на то, что ты стал тем, кто ты есть. И главная заслуга в том безусловно принадлежит близким.
Воспоминания. Завораживающие тени на матовом стекле памяти – и радостные, и печальные, и горькие. Сидит человек на скамейке у пустынного пляжа, чертит прутиком на песке узоры…
Узоры памяти. Он что – то пытается «из себя вынуть»? Пытается, зная, что подует ветер или набежит волна – и они исчезнут. И всё снова примет вид, будто ничего – никаких узоров – и не было. Память его сопротивляется их исчезновению. Уж не кажется ли ему, что обретёт он в них нечаянное, на время, спасение от внешнего мира, всё более погружающегося в какой – то ползучий апокалипсис?
Но сама по себе память бывает разной.
«О память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной…» – сказал поэт. Тут надо бы отметить, что «печальная память рассудка» владеет человеком в сознательном возрасте. Когда же рассудок ещё не властен над существом, делающим первые шаги по земле, когда оно живёт лишь чувствами – вот тут и рождается в нём память сердца.
