Хохочет народ в тамбуре. И проводница хохочет, тает, даёт ему дорогу. В забавной истории (о ней слышал я от тёти Зины – она любила об этом рассказывать) ярко проявился весёлый нрав выходца из крестьянской семьи, которого обожали и родные, и друзья – сельчане (один из них, Марчуков – музыкант – самородок, самоучкой освоивший игру не только на гармошке и гитаре, но и покоривший имевшееся в сельском клубе фортепьяно: он мог наиграть на нём фрагменты из «Лунной сонаты» Бетховена; другой, Троепольский, спустя годы, стал известным писателем). Но вспомнил здесь я тот короткий эпизод с одной целью: прояснить, какое сильное впечатление такой человек мог произвести на ребёнка.
Таким тогда был, ещё до женитьбы, мой отец, короткое общение с которым чуть позже, уже перед самой войной, неизгладимо отложилось в моей памяти.
Как – то в то последнее мирное лето, прихватив меня с собой, он возвращался домой из города. Со станции шёл пешком. И шесть километров до дому нёс меня, трёхлетнего, на плечах – и всё это время у нас с ним шёл разговор. Не вспомнить мне ни содержания, ни самого предмета той беседы, но – как я понимаю сейчас – велась она со мной на равных. И на всю жизнь мою так и осталось от неё удивительное ощущение: мне тогда было очень весело слушать, что он говорит, отвечать ему и глядеть на мир божий не понизу, а с высоты его роста.
Не думаю, что это мелочь. В обыденности иногда закладываются в нас важные вещи, о которых мы не подозреваем. Вот так, можно сказать, на крепких плечах отца я и въехал уже после войны во взрослую жизнь. Но тогда это была наша последняя встреча – судьба развела нас: меня впереди ждали нелёгкие пути эвакуации.
Всенародная беда – война – принесла несчастья многим и многим. Для нас она совпала с разрушением создавшейся накануне молодой семьи. Всевозможной неразберихи хватало. Моя мать, медработник, проходившая службу в воинской части в Воронеже, отбыла со своей частью в действующую армию, и ей предстояло пережить окружение под Вязьмой.
Военфельдшер 2-го ранга, лейтенант по позднейшей аттестации, Паша Киселёва (июнь 1941)
Отец – уже опытный агроном – профессионал – был мобилизован обеспечивать необходимые для армии поставки. Стечение обстоятельств привело к тому, что в городе, к которому неудержимо приближался враг, я остался без родителей. Но фактически у меня оказалось теперь две матери.
Кому – то помогает переносить невзгоды жизни вера в то, что у него есть свой небесный ангел – хранитель. В моём несмышлёном детстве ангел был у меня земной в образе младшей сестры моей родной матери. Двадцатилетняя девушка без всякого опыта общения с малыми детьми – да к тому же не имевшая никаких формальных прав на чужого ребёнка – самоотверженно хранила его от всех бед военного лихолетья, пока это было в её власти (случилось так, что во время эвакуации её призвали в армию, вследствие чего я оказался в детском доме в Чимкенте). Во всю жизнь не забыть мне, что эти нелёгкие два года – от трёх до пяти моих лет, пока мне повезло быть рядом с ней – были наполнены поистине материнским теплом и светом любви, чего я лишился, очутившись среди сирот, собранных в одном месте. И если бы её после ранения и госпиталя не комиссовали вчистую (подлечившись, она тут же села на поезд, чтобы приехать в Чимкент и забрать меня) – никогда уже мне было бы не суждено вернуться в Россию к своим – в совхоз, директором которого в это время был мой отец.
С мамой Аней (Воронеж, сентябрь 1941)
Тут следует сделать необходимое отступление – некий экскурс во вторую половину ХVΙΙΙ – го века, когда огромное пространство в чернозёмной полосе России принадлежало графу Орлову – Чесменскому и получило позже характерное название Графская степь. Страстный любитель и ценитель лошадей, он во многих местах губернии построил конезаводы и, для выведения новых пород скакунов, выписывал их из Британии, а арабских лошадей привёз даже из туретчины после победы над османами.
Время шло, не стало графа, впоследствии менялись владельцы земель, но – уже при новых хозяевах – коневодство продолжалось, сохранилось оно и после революции.
В одном из таких участков бывшей «Графской степи» и располагался совхоз, в котором сохранились кое – какие старые постройки и большой манеж для выводки лошадей. Руководимое отцом хозяйство целиком работало на нужды фронта, поставляя армии зерновые и лошадей.
Ещё шла война, был сорок четвёртый год. А здесь, в посёлке, расположенном в сотне километров от освобождённого и сильно разрушенного Воронежа, у малых детей фактически была мирная жизнь.
Вот удивительный, врезавшийся в память, эпизод, в котором главным действующим лицом стал мой отец.
В это лето Славик, сын тёти Зины (она жила и работала в Воронеже) оставался у нас. Однажды мы были с ним отпущены погулять (мне было шесть, ему – три). Как раз только что кончился дождь и от домашних я получил наказ: не допускать брата до луж. Ну да где там – указания я не выполнил: подопечный мой с превеликим удовольствием протопав по воде, промочил ноги и забрызгал грязью свой новый костюмчик. И тут, увидав приближающегося отца моего – главного в совхозе человека, строгого дядю, которого все слушаются, – он смекнул, что за совершённое им деяние последует наказание, и заранее ударился в рёв. Стоя рядом, в оторопи от внезапного рёва, я тоже не ждал награды за свой недогляд. Что же сделал отец? Положив свои большие ладони нам на головы, он хорошенько крутанул нас на месте и обоих, рядышком, усадил в грязную лужу – и теперь уже мы, все трое, хохотали от счастья. Подобные вещи бывают дороже самой дорогой одежды. И только с возрастом ко мне пришло понимание что это за поступок был – редко кто мог бы до такого додуматься. Но это был мой отец, всегда мгновенно и с юмором находивший общий язык с детьми – чьи бы они ни были. В посёлке нашем было хорошо известно, что директор неравнодушен к ребячьему племени (он, например, сквозь пальцы смотрел на набеги пацанов на совхозный яблоневый и вишнёвый сад, и старик – сторож с берданкой, используемой лишь для остраски, был в курсе положения дел). И ребятня платила директору тем же – его обожали (один из тогдавших пацанов, Рогонов Виктор Иванович, до восьмидесяти лет проживший в том же посёлке, сказал мне, что сам он и другие, кто знал моего отца, очень часто вспоминали его добрым словом).
А время было такое, что у всех и из мыслей, и из снов не уходило то, что было связано с этим коротким и горьким словом – война. Не были в стороне и дети. В книжке для детей, изданной к Новому сорок четвёртому году – которую я уже читал самостоятельно – было такое стихотворение Самуила Маршака, состоявшее всего из пяти строк:
Ты каждый раз, Ложась в постель, Смотри во тьму окна
И помни, что метёт метель
И что идёт война.
Было от чего переживать, во тьму окна глядя. Матери повезло выжить в окружении и, демобилизовавшись, вернуться домой – семья наша восстановилась. Но удача выпадает не всем. Из старших братьев отца: Виктор погиб на западных рубежах в первый месяц войны; Георгий, штурман бомбардировщика дальней авиации, прошёл три войны (Халхин – Гол, Отечественную, с Японией), участвовал в боевых операциях от Бреста до Курил, закончил последнюю войну на Сахалине в чине майора с тремя орденами Красной звезды; Леонид, младший лейтенант, оборонял Ленинград, остался жив; Михаил работал на заводе, умер во время блокады. Двоюродные дядья: Николай, лейтенант, лётчик – истребитель, погиб под Халхин – Голом, похоронен в братской могиле в городе Чойболсан, Монголия; Константин, архитектор, погиб в народном ополчении под Колпино, там же похоронен в братской могиле. И, наконец, младший брат матери Владимир еще не вернулся с войны, всё время ждали от него известий.
