Старший сын его Дмитрий, женившись, не пожелал жить в отцовском доме и съехал на выселки. (Позднее то же произойдет и с Иваном, останется с отцом лишь младший Семен, которого Степан женит и подчинит себе полностью.)
Вот в эту богатую семью и попала выданная за Ивана девушка Федосья Сидоровна Тюрина (будущая родительница моей матери), родители которой жили на параллельной улице села. К моменту рождения внучки Паши дед Сидор, отец Федосьи, был уже вдовцом. К тому же случилось так, что его сын и невестка померли и остались у него на руках двое внуков – заботу о них он полностью возложил на себя. Привечал Сидор и других внучат – детей дочери Федосьи, часто прибегавших к нему в роскошный сад, плодами которого он их щедро одаривал.
Тюрин Сидор, как вспоминала внучка Прасковья, был с большой, живописной шапкой седых, вьющихся волос и седой, курчавой бородой. Он был очень добрый человек и, по всем признакам, был сельским интеллигентом; был грамотен, почитывал газеты, никогда не отказывал соседям при нужде написать письмо или заявление. Повторно он не женился и внуков, двух мальчиков, растил сам. Топил печь, готовил еду: варил щи, пек хлеб и даже пироги. Иногда, с великим трудом вырвавшись от сурового свекра, прибегала дочь, чтобы постирать или в чем другом помочь отцу.
В молодости Сидор работал садовником у помещика (тогда и грамоте обучился), а женившись и обзаведясь хозяйством, сам развел большой сад, в котором вдохновенно, искусно выводил новые сорта яблок и груш. В этом саду, кроме групп традиционных плодовых деревьев, был даже орешник.
Когда внуки выросли, старший женился и переехал – ему дали жилье в другом месте, от работы. Дед Сидор женил второго внука, и после этого жизнь его резко изменилась. Пошли дети в молодой семье, в небольшой хате стало тесновато. У молодайки Ульяши оказался характер настоящей фурии. Деда она невзлюбила, не давала ему житья. (Уже после смерти деда случилось с ней страшная беда: во время работы волосы ее намотало на барабан шерстобитки – несчастную едва не скальпировало. Но лицо осталось изуродованным. Пошла молва – так наказал ее Бог.) Как это порой бывало в русских семьях, она считала, что дед зажился на свете и пора ему на покой. Сидор был вынужден, с помощью любимого внука, сложить себе отдельную крохотную избенку с двумя маленькими оконцами. В ней была русская печь с лежанкой, а под полом он устроил погреб, где тайком хранил запасы для малых внучат Киселевых. Молодая хозяйка поставила дело так: почти всё, что в саду вырастало, должно было идти на продажу. Но деду удавалось ее перехитрить и всегда у него были загодя приготовлены гостинцы для малолеток. Прибегала к нему десятилетняя Паша со старшей сестрой Марусей, помогали: мыли посуду, мыли пол. Бывало, устраивали деду мытье головы, после чего старательно, с удовольствием расчесывали его седые кудри.
У Киселевых Ивана и Федосьи было четверо детей (по старшинству): Мария, Прасковья, Анна, Владимир.
У других дедов моих, родителей отца, Соколовых Петра и Ольги детей было шестеро (по старшинству): Виктор (погиб у западной границы в первые месяцы войны), Михаил (умер в Ленинграде при снятии блокады), Георгий, Иван (отец мой), Алексей, Зинаида.
У двоюродных дедов Соколовых Ивана и Натальи, после гражданской войны обосновавшихся в городе на Неве (жили они на улице Моховой) – пятеро: Николай (летчик, погиб в Монголии в 1938), Константин (архитектор, погиб в народном ополчении под Колпино в 1941), Пётр, Александр (художник, преподавал в Академии художеств), Вера.
Из этих скудных сведений можно почерпнуть главное: вопреки всем вызовам времени, как и положено, жизнь продолжалась, судьба каждого человека – гражданина встраивалась в общее дело.
А прошлое… оно всегда остаётся с нами. Вот уже в конце века двадцатого читал письмо матери и не мог избавиться от ощущения, что я как будто уже видел что – то из того, о чём она пишет – несмотря на то, что меня не было на свете, а ей самой, девчонке, было тогда лет десять (пять лет прошло с окончания гражданской войны).
«Дедушка Сидор труженик был великий и добрейшей души, очень был обаятельный и даже красивый, как из доброй сказки, мы, дети, его очень любили. Бегали к нему через улицу, проникали через лаз в изгороди и попадали на огород, где с краю была посеяна конопля. Вот бежим дальше по дорожке мимо яблонь справа. Это были яблони под названием скороспелка, крупные, красивые плоды, белоснежные с розовыми боками изумительного вкуса. Дальше был ряд вишень, за ними орешник, который всегда давал сильный урожай. С другой стороны ещё ряд яблонь разных сортов, среди них было две яблони, привитые дедушкой по – особому, название у них было «Царский щип». Эти яблоки конусообразные, зелёные, кисло – сладкие, вкусные пусть даже ещё незрелые, а когда созревали, становились желтоватыми и внутри как мёдом налитые, таких яблок я потом в своей жизни никогда не встречала. В середине сада был ряд всевозможных привитых сортов груш: сладкие бергамоты, желтобокие дули сладко – вяжущего вкуса, бессемяновка и мелкие осенние груши, которые на зиму мочили в деревянных бочках, как и антоновку в кадках. За грушами располагался ряд разных сортов слив: жёлтые, синие, чёрные, ранние и поздние. И всё это было выращено, создано золотыми руками дедушки. Фруктов не было червивых, потому что конопля по – соседству действовала губительно на садовых вредителей. А из семян конопли делали конопляное масло и с ним ели блины, вкуснятина необыкновенная. И никаких же наркоманов тогда не было, что в конопле наркотик, о том и знать не знали. А ещё из конопли делали такие мотки, это огромнейший труд. Как – то в определённое время её вытаскивали из земли, после в реке вымачивали, затем сушили и вручную отбивали до тех пор, пока не останется такая масса без оболочки. А потом уж из неё, как из льна, пряли нити, из нитей ткали на станах с помощью челнока, в который вставлялась нить. Сотканную ткань выстирывали в реке, потом отбеливали. Ещё когда мама была девушкой, она своими руками изготовила несколько полотенец и скатертей, всё это вышивала крестом и, связав кружева, подшивала ими края, получались такие красивые рушники. Многие годы сохраняла запас, а потом уж нам, детям, подарила по полотенцу. И вот жизнь всех нас так помотала, что не смогли сохранить. Если б ты, сын, посмотрел на них, то не поверил бы, что это ручная работа. Получалось белоснежное, тончайшее полотно. Я ещё удивлялась тогда, спрашивала: мама, ну сколько же это надо времени, чтобы всё подготовить и потом соткать из таких тонкоспряденных нитей? Она отвечала: долгие вечера в течение месяцев упорного труда…»
Вот ведь как бывает… Из строк простого письма нечаянно пахнёт на тебя дыханием самой истории – канувших в прошлое замечательных черт ушедшего быта.
Но если старый быт исчезает, замещаясь чем – то иным с развитием цивилизации, то в самом человеке остаётся нечто, переходящее из поколения в поколение.
В глубь веков уходит известная поговорка, произнесённая отцом о своём сыне: «Моя кровь!», то есть давным – давно из жизненного опыта было известно, что передаются в потомках характерные признаки наследственности: скажем, черты лица, цвет волос и глаз, телесные параметры… Но это касается не только внешности – есть вещи, которые приводят в изумление.
