Несмотря на спасённую и переданную советскому народу царскую казну, инстанции ещё долго медлили и проверяли Лёшу, не давая ему права вернуться на Родину. За рубежом его уже давно окрестили ″агентом Лубянки″. Печать пестрела карикатурами на него.»
(Е.А. Мещерская, «Жизнь прожить…», Огонёк, № 43, 1987.)
Неисповедимы пути наши, Господи.
Сама жизнь таких аристократов как граф Игнатьев, княгиня Шаховская, княжна Мещерская подчёркивает позорное падение тех, кто считал себя «цветом нации» – этой самой другой, по Солоневичу, интеллигенции. Это о ней в своё время весьма нелестно отозвался Чехов – и был совершенно прав: эти люди, мнившие себя этакими «учителями жизни», из – за своего эгоизма, вечного легкомыслия, напыщенности, нежелания по – настоящему проникнуться судьбами своего народа, – в конце концов послужили детонатором несчастий, постигших страну.
Весной 1918 года одному из типичных представителей этой интеллигенции В.В. Вырубову (видный земский деятель из дворян с университетским образованием, после Февраля – товарищ министра внутренних дел Временного правительства), заявившему, что революция была неизбежна, поскольку её делал народ, Бунин ответил так:
«Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на всё, чего мы хотели, чем мы были недовольны. Я не о революции с вами говорю, – пусть она неизбежна, прекрасна, всё, что угодно. Но не врите на народ – ему ваши ответственные министерства, замены Щегловых Малентовичами и отмены всяческих цензур были нужны, как летошний снег…»
О да, народ свой Иван Алексеевич знал не понаслышке, неизмеримо лучше всех прочих…
И вот уже сто лет минуло и сколько событий прогремело в отечестве, но каким – то роковым образом сохранилось до наших дней и прекрасно себя чувствует живучее племя либералов – другой интеллигенции.
Часть вторая
Одинокие мысли
24.04.2016
Вот так опустишься с печалью с заоблачных высот на грешную землю – и вдруг, глядишь, какой – нибудь сущий пустяк разбудит в тебе нечто, казалось бы, навсегда канувшее в забвение.
И какие бывают однако смешные дела! Совершенно заурядный поход в известное место с желанием, как в старину, приобрести чего – то для души приятного – лёгкого белого вина просто – напросто ради его замечательного вкуса. Эдак берёшь бутылку и читаешь на этикетке: «Robertson – он, может, город и небольшой, но у него большое сердце. Объединены здесь 35 ферм, жители которых – виноградари в седьмом поколении – хранят любовь и уважение к земле, которые и заключены в каждой бутылке нашего вина.» (Вот такой привет с бутылочной этикетки из Южной Африки!) Ну как тут не купишь? А в голове тем временем рождается сомнение… Ну да, наученный горьким отечественным опытом, думаешь: написать – то на бумажке можно всё что угодно. Но как, чёрт его дери, написано! И возникает желание проверить. И вот итог: отличное лёгкое виноградное вино (не соврали, черти!). Мало того, вкус его напомнил, что во время όно (в шестидесятые годы прошлого века) наши украинские вина, совсем простые (такие, например, как «Надднипряньске» или «Пивденнобэрэжнэ») были ничуть не хуже! В то время профессиональное мастерство тамошних виноградарей (особенно крымских с их «Мускатом Красного камня») не уступало европейскому – почему и медалей немало нахватали на международных выставках. Нынче же следовало бы клеймо ставить не на этикетке, а на лбу сегодняшним прохиндеям.
И пошла в голове цепочка памятных деталей: одна такая бутылка (в продаже тогда были сплошь поллитровки) после денежной реформы 1960 – го стоила один рубль; за тот же рупь у баушки по соседству с общежитием можно было купить целый графин домашнего красного вина; стипендия была 45 рублей (бывшие 450); обед из трёх блюд (с приличным куском мяса – шницелем) в студенческой столовой стоил 70 копеек, по средней прикидке на месяц 21 рубль – на всё другое оставалось 24; вкуснейшее заварное пирожное в кофейне 10 копеек (по старому – рубль) штука; пообедать в ресторане можно было за 5 рублей…
«Ну что сказать, ну что сказать…» – напевали когда – то в каком – то водевиле.
Остаётся этот сумбур мой завершить следуюшим.
Снег, наконец, сошёл. В деревне нашей тишина, всё замерло в ожидании. Голые ветки деревьев недвижны, замерли, сосредоточены на таинственной внутренней работе. Через считаные дни почки на них буквально взорвутся. Но уже теперь появились первые, спешащие раньше успеть, экземпляры: сегодня Тамара принесла разбухшую, полураскрывшуюся почку.
3.05
Бог ты мой! В этом году исполняется уже двадцать лет довольно странному событию… В чужой стране, в заокеанском городе, стоял человек на автобусной остановке – и вдруг в его голове стали складываться стихи! Да ещё не на своём языке!
Всё это приключилось тогда со мной и завершилось впоследствии небольшим сборником стихов, написанных по – французски, который был издан в Париже.
Столь необычное увлечение заставило меня пристальнее взглянуть не только на то, что уже сделано во французской поэзии (я внимательно познакомился с ней от Вийона до Превера), но и присмотреться к тому, чем она жива в современности.
И тут постигло меня сильнейшее разочарование.
Данное Богом человеку Слово попросту подвергается легкомысленному жонглированию; абсурд, бессмыслица правит бал; даже красота языка почему – то выброшена на задворки; поэты, словно играющие в камешки дети, составляют, складывают из слов случайные картинки… И происходит это, похоже, по всей земле.
Воцарилась мода на столь примитивное занятие. В городе Монреале сподобился я в то время посетить в одном кафе поэтический вечер, где тронутые сединой и большей частью молодёжь под пиво или бокал вина творили священнодействие: поочерёдно выходили к микрофону и читали слушателям свои творения, в которых, опять – таки, маловато содержалось хоть какого – то смысла.
Что там читалось!
В стихах молодые демонстрировали публике ершистость, грубый эпатаж, причём предлагалось это на довольно примитивном уровне – сердитая молодёжь бросала вызов обществу (так познакомился я с рассерженной молодёжью – термин этот вошёл даже в историю культуры).
Ах, как же это всё знакомо – ведь мы всё это уже проходили… Было всё это уже, было… Было в своё время и в Париже, было и в Петербурге, (когда Пушкина «сбрасывали с корабля современности»). И вот теперь снова?
Но тут, кажется, всё приобрело какой – то зловещий оттенок. Нельзя ждать добра от этакой моды на фоне всеобщего падения не только культуры, но и грамотности.
4.05
Уже не один год (!) продолжаются в отечестве пустые разговоры о том, как следует преподавать в школе литературу. Разглагольствуют с реверансами в адрес ученика, каким образом его, бедного, заинтересовать чтением. Толкуют о том, что нынче, мол, другие времена и даже что, если ребёнок не хочет читать, – то это его право…
