Первого королька я подстрелил на закате, когда его желудок должен был быть полон. Чтобы получить как можно больше информации, я измерил температуру тела птицы, как только та упала на землю. Как уже говорилось, температура была удивительной, 44 °C, то есть на 2–3 °C больше, чем обычно у птиц. Пальцы стремительно мерзли и грозили онеметь, так что я быстро разрезал королька и увидел золотисто-желтый жир между кишками и вокруг мускульного желудка размером с горошину. Вскрыв этот крошечный орган, чтобы поместить его содержимое в емкость с алкоголем, я обнаружил, что он набит до отказа. Но ногохвосток, которых я должен был увидеть согласно литературе, в желудке не было. Ни одной. Зато было кое-что совершенно неожиданное – частично переваренные остатки (в основном кожицы) 39 гусениц семейства пядениц, или землемеров (Geometridae). Их вид не удалось определить ни мне, ни энтомологу Россу Беллу, который изучил содержимое желудка птицы. Никак нельзя было предположить, что в разгаре зимы на деревьях, а уж тем более в желудке королька найдутся гусеницы. Я бы меньше удивился дождевым червям.
Широко известно, что гусеницы большинства видов пядениц зимуют в виде куколки и укрываются от мороза в подснежном пространстве или глубоко под землей. Ранее не было ни одного сообщения о том, чтобы зимой на севере находили гусениц на деревьях. Но и эта, и следующие птицы были свидетельством новой неожиданной информации.
Если гусениц нашли птицы, значит, может найти и человек. Так что чуть позже, в январе 1995 года, когда несколько ночей снова продержалась температура около –35 °C, я выступил в лес на поиски гусениц с четырьмя студентами (Джереми Коэном, Кристианом Омлэндом, Лори Фридмэном и Майком Татро). Если раньше я был вооружен пистолетом, то теперь нес с собой дубинку – двухметровый толстый ствол свежеповаленного клена. Дубинка была тяжелой, и, когда я с силой бил ею по деревьям (диаметром до 15 сантиметров), те от удара дрожали, а на снег с них дождем осыпалась кора и другой мусор, в том числе «урожай» зимующих на дереве насекомых.
Операция прошла с большим успехом. Я растряс по 15 красных елей, бальзамических пихт, буков, красных и сахарных кленов, и с 75 деревьев удалось собрать 13 маленьких гусениц пядениц (и двух паучков). Ногохвосток не было. Гусеницы виднелись на снегу, но их сложно было отличить от иголок и прочих обломков. Они были серые и коричневые, а по размеру очень маленькие, как и остатки тех, что я нашел в мускульном желудке королька.
Очевидно, зимой на голых ветках есть гусеницы, и то, что они служат зимней пищей королькам, ранее было неизвестно. Но это мало что значило, пока не был определен их вид. Наведя справки, я пришел к выводу, что определить их может единственный человек в мире – Дуглас Фергюсон из Лаборатории систематической энтомологии в Национальном музее естественной истории под управлением Смитсоновского института в Вашингтоне. Я отправил Фергюсону часть собранных личинок. Он изучил их и изложил свои соображения о том, кто это может быть, но сказал, что не видит однозначного сходства ни с каким из известных ему видов. «Единственный способ точно установить вид такой личинки – это вывести из нее взрослую особь, которую уже будет легко определить», – сказал он. Фергюсон попробовал вырастить личинок, которых я ему прислал, но все они погибли – наверное, потому, что до того долго не ели. Их было нельзя покормить, не зная, какими растениями они питаются, а это обычно невозможно выяснить, пока неизвестен вид насекомого!
В другой раз, 1 января, я обошел с дубинкой всего 224 дерева (102 хвойных и 122 лиственных, в общей сложности 10 видов). Удалось собрать только 11 гусениц, все они относились к пяденицам, и все, кроме четырех, упали с сахарных кленов. Я решил сам вырастить часть личинок. Я принес их в свой зимний приют в мэнском лесу, поместил замороженными в стеклянные емкости и оставил в снегу возле домика. Через несколько дней, вернувшись в Вермонт, я сунул их в холодильник, а вскоре, к сожалению, меня поглотили другие дела, и я забыл о гусеницах до июля, на полгода. Отогрев их, я обнаружил, к своему большому удивлению, что пять личинок все еще были очень даже живы. Не зная, чем их кормить, я поместил их в пластиковый контейнер для салата с побегами растений, которые теоретически могли им подойти. Побеги я собрал там же, где и гусениц, в том числе с елей, бальзамических и других пихт, клена и бука. На следующий день я был приятно удивлен, обнаружив, что все пять гусениц с аппетитом едят. Но собрал я их на ветках клена, а ели они пихтовые иголки! Я добавил еще веток пихты, думая, что наконец выведу бабочек. Не тут-то было. Через несколько дней все гусеницы лежали сморщенные и мертвые. Причиной тому оказался маленький, но теперь уже откормленный паучок, которого я нечаянно занес на пихтовой ветке. Пауки через челюсти впрыскивают в насекомое пищеварительные соки, а затем высасывают его внутренности, так что остается лишь сухая оболочка. Похоже, этот паучок был очень голоден.
«Всплеск» гусениц на сахарных кленах в тот год, по-видимому, был чем-то нестандартным и не прошел незамеченным среди корольков, которые обычно собирают пищу исключительно с хвойных деревьев. 4, 5 и 7 января после холодных ветренных ночей (с температурой от –24 до –34 °C) я наблюдал две разные пары корольков (по 93 и 75 минут соответственно), и все четыре птицы все время провели, собирая пищу в моей роще молодых сахарных кленов. Я видел, как они склюнули и съели несколько гусениц, похожих на тех, что я собрал. Птицы охотились без устали, не останавливаясь. По моим замерам, в среднем они перелетали с места на место по 45 раз в минуту, ритм перемещений выглядел неизменным. Они постоянно пролетали мимо хвойных деревьев (вокруг рощи с трех сторон растут бальзамические и другие пихты, красные ели и белые сосны). Ночи стояли ветреные и холодные, ветро-холодовой индекс, наверное, был около –50 °C, и я удивлялся тому, что птицы живы, а также что они переключились с елей и пихт на клены, видимо научившись ассоциировать пищу с определенными деревьями.
Каждый вид птиц, как и любое живое существо на Земле, лучше всего чувствует себя в определенной среде, к которой его приспособил естественный отбор, инстинктивно стремится попасть в эту среду и избегает других условий. Для королька это густые хвойные леса, а для человека, вероятно, открытая саванна с ее простором, редкими деревьями и водой. Однако человек – значительно более гибкое существо и может приспособиться к разным условиям: хотя поляна вокруг моего домика с видом на горы и озера представляется мне эстетически привлекательной, лес я тоже люблю. Удивительно, что, хотя большинство птиц следует строгой программе и остается в определенной среде, королек при необходимости может эту программу обойти. Он выискивает гусениц, даже если те оказались за пределами его обычной области обитания.
Королек, за которым я наблюдал в кленовой роще, кормился гусеницами!
Уже на третью зиму, 1999/2000 года, я с очередной парой студентов, Джошуа Розенбергом и Джонатаном Тэйлором, вновь отправился стучать по деревьям, чтобы опять собрать с них зимних насекомых и выяснить, где те в основном находятся и к какому виду относятся. Мы собирали их с растений шести видов (по 30 деревьев в каждом). Как и раньше, мы довольно сильно били по деревьям дубинкой, чтобы посмотреть, что падает на снег. (Таким образом можно сбить не любую гусеницу. Некоторые из них держатся за ветки тонким шелковым канатиком. Иногда они оставались висеть на таком спасательном тросе, а когда оттаяли, залезли по нему обратно на ветку.) Большую часть экземпляров (87 %) составили гусеницы пядениц – всего со 180 деревьев было собрано 80 личинок. В этом году число личинок на сахарных кленах (13) незначительно отличалось от собранных с красной ели (11) и бука (19), зато их было гораздо больше на соснах (30) и меньше на бальзамической пихте (2) и красном клене (5). Ни в эту, ни в следующие зимы мы больше не видели, чтобы корольки собирали корм среди сахарных кленов, и тем более примечательно было их поведение в предыдущий год.
