В редкий день я не задерживаюсь на бобровой запруде, чтобы вкусить ее чудес. Я делаю записи об увиденном на будущее. Вот запись из дневника накануне того, как воду окончательно сковал лед.
9 декабря 2001 г.
Вчера утром было –7 °C и ясное синее небо, но после полудня появились высокие облака. Очень многообещающе – вот-вот пойдет снег.
Я просыпаюсь ночью, выглядываю в окно, вижу белую землю. Мне не уснуть в предвкушении рассвета с первым настоящим рассыпчатым снегом после всей этой слякоти. Я встаю, быстро пью кофе и в 6 утра выхожу на дорогу к бобровой запруде. Ночи теперь длятся почти по 15 часов, так что я прихожу затемно.
Падают чудесные перистые снежинки. Воздух недвижен. Резкий чистый запах свежего снега покалывает и обостряет мои чувства. Через минуту я стою на краю озерца, ощущаю покой и слышу лишь легкий шелест, с которым снежинки падают на мою куртку. Он только усиливает тишину.
В этом году водоемы замерзли поздно. Озеро только вчера покрылось первым тонким слоем льда. До того в нем отражались мрачные тени сосен вокруг, а теперь луна, едва проглядывая через тающие облака, освещает белый простор, на котором темнеет лишь два пятна открытой воды. Здесь снег размокает и превращается в серую кашу. Одно пятно образовалось вокруг бобровой хатки на той стороне озера возле плотины, другое находится около кочки с увядшим рогозом, где весной гнездились казарки. У его края едва видны два черных бугорка. Похоже на пни, но я не помню в этом месте никаких пней. Я бы не обратил на бугорки внимания, но они не покрылись белой шапкой свежего снега. А снег лежит на каждом узком листе рогоза и на каждой веточке ольхи и калины вокруг меня.
Спустя 20 минут ничего не изменилось. По-прежнему темно, не слышно ни звука птицы, и два темных силуэта не шевельнулись, хотя мне мерещится, что один слегка сдвинулся. Но во мраке под тихо падающим снегом можно вообразить себе что угодно, а потом, размышляя об этом, прийти к абсурдным выводам, основанным на свободном полете фантазии. Еще через 20 минут, когда начинает светлеть восточный край неба, раздаются первые крики американских чижей. Недавно в дневное время я видел стайку из 80 чижей, которые кормились семенами бумажной березы. Птицы держались тесной стаей. Как единый организм, они все разом вдруг слетели с веток, сделали круг и снова сели на том же дереве. Они повисали на ветках, как елочные игрушки, и крутились вокруг них, чтобы добыть семена из плодоносных сережек. Чешуйки осыпались дождем и смешивались со снегом. Теперь, на рассвете, американские чижи летят на поиски новой березы с семенами, чтобы приступить к своей ежедневной работе и набрать жир, который будет питать их следующей ночью.
Внезапно у себя за спиной я слышу шум крыльев крупной птицы. Наверное, из укрытия в густых соснах выбирается рябчик, чтобы покормиться почками с голых ветвей тополя или березы. Снег еще недостаточно глубокий, чтобы вырыть в нем нору и прятаться в ней от холода.
Я замечаю движение: длинный черный силуэт крупным прыжком выскакивает на пруд с края кочки с рогозом. Норка. Выйдя на лед, водолюбивый зверек перепрыгивает на более крупную из двух хаток ондатры, быстро ее осматривает и переходит к соседней, поменьше.
Раздается музыкальный щебет: стайка пуночек летит высоко у меня над головой. Они прибыли с севера Гудзонского залива. Это снежные птицы, они несут с собой зиму. С громким карканьем пролетают две вороны. Норка на несколько секунд задерживается на краю ондатровой хатки, затем перебегает озеро вдоль полыньи со снежной кашей, мимо двух темных силуэтов, по-прежнему неподвижных, и скрывается в рогозе на той стороне.
Я стою все так же тихо. Я заворожен. Светает. Снежинки продолжают убаюкивающе шелестеть по моей куртке. Ворон каркает вдали, там же, где и каждое утро на рассвете. Древесные воробьиные овсянки, перелетные гости из арктической тундры, несколько дней назад остановились на озерце, чтобы покормиться семенами и набрать жира. Отзвуки их приятных мелодичных голосов раздаются тут и там, а сами они скрываются у земли под ольхой на краю озера. Через несколько дней они исчезнут. Вдруг я слышу рядом с собой хрустящий шелест. Глянув вниз, вижу, как покачивается лист осоки. Соскальзывает крошечное количество снега. Быстрое движение. Движется черная точка. Это глаз безупречно белой ласки. Ласка исчезает, как по волшебству появляется в другом месте, из-под покрытой снегом травы. Теперь я вижу свежую следовую дорожку мелкого грызуна. Судя по отпечатку, который оставил хвост, и длинному шагу, скорее всего, это олений хомячок. Добыча почуяла погоню? Ласка мелькает то у одного, то у другого пучка травы, пересекая следы. Встает, вытянувшись тонким пятнадцатисантиметровым телом на тихий шорох, смотрит в этом направлении, срывается с места. Через несколько секунд возвращается, глядит на меня, стоя на задних лапах. Бесстрашный, сосредоточенный, невероятно собранный, движимый бесконечной неуемной энергией зверек вскоре снова исчезает из виду (позже я прошел по следу ласки и нашел место, где она что-то тащила, оставляя на снегу капли крови).
Два неподвижных черных бугорка на льду вызывают у меня все больше любопытства. Может быть, это вылезли из воды выдры? Или два сгорбленных маленьких бобра? А может быть, ондатры.
Наконец стало светло, и один из бугорков скользнул в снежную кашу на воде. Точно, ондатра. Ее спутница остается где была. Где-то через минуту ныряльщица возвращается, делает короткий круг по полынье и вылезает рядом с подругой. Она садится и чистит мех. Вторая ондатра оглядывается, затем тоже отправляется под воду. До их хатки, похожей на бобровую, только меньше, плыть подо льдом несколько секунд, но они остаются снаружи, на открытом воздухе (позже, заходя на озеро в течение дня, я время от времени снова видел их).
На следующий день озерцо окончательно замерзло. Скрылся под водой вход в ондатровый замок из рогоза и глины, который скоро заледенеет и станет твердым как камень. Вчера ондатры последний раз могли увидеть дневной свет. Теперь они заперты подо льдом почти на полгода. Только теплое весеннее солнце растопит лед и наконец выпустит их. Думаю, они понятия не имеют, что их ждет в ближайшие месяцы, – впрочем, то же можно сказать и обо мне.
Обычно, оглядывая озеро в следующие недели и месяцы после того, как встал лед, я вижу лишь напоминания о бурной жизни, которую оно питает и которой дает приют. У берега стоит осока, взмывшая в конце апреля или мая острыми зелеными клинками. Зимой под тяжестью снега она сгибается в бугорок. Безжизненно обмяк рогоз, где скрываются глубокие гнезда красноплечего черного трупиала, в которых когда-то лежали светло-голубые в темно-лиловых завитушках яйца. Гнезда американских свиристелей, дроздов, чижей давно пустуют и обнажились на голых кустах калины. Скоро они попадают на землю и обратятся в почву. Но над водой выступает три готовых для жизни сооружения. Это хатки полуводных грызунов, в которые теперь можно заселяться. Они прекрасно подходят для зимовки (см. главу 5).
Вода играет важную роль в обеспечении бобров пищей зимой. Осенью эти животные принимаются за работу и усердно трудятся, как и положено бобрам. Вся семья участвует в деле и валит деревья в близлежащем лесу. Некоторые зрелые тополя, поваленные бобрами в окрестностях моего дома, достигали 134 сантиметра в обхвате, но, к счастью, в основном животные предпочитают молодые, быстро растущие деревья, которые утаскивают целиком.
