Птенец вальдшнепа. Предназначенный для глубокого погружения в мягкую почву клюв уже хорошо развит
Небесный танец вальдшнепа невозможно описать словами. В качестве прелюдии вальдшнеп, распушив грудку, делается похожим на миниатюрного бентамского петуха, вытанцовывает на своем пятачке заросшего поля и издает тихие звуки вроде скрипучего «иээх!», перемежающиеся «иканьем». В этот момент он напоминает пьяного на параде, но потом взлетает как ракета, треща и шурша крыльями. Он взмывает вверх по прямой, а когда наберет высоту и окажется над вершинами деревьев вокруг стартовой лужайки, то начинает подниматься в небо по все сужающейся спирали. Слышен высокий свист – его производят три жестких пера на каждом крыле, – пульсирующий в такт ритмичным взмахам крыльев. Птица машет крыльями с частотой 16 ударов в секунду. Затем, достигнув такой высоты, где вальдшнеп размером с дрозда кажется крохотной черной точкой, он начинает перемежать взмахи крыльев ритмичными паузами, а секундную тишину заполняет высоким циканьем. Циканье становится громче и громче, а крылья бьют сильнее и быстрее, пока птица не дойдет до высшей точки, после чего перейдет к финалу и начнет снижаться, нырнув с высоты, на которой она казалась лишь точкой на темнеющем небе. Крылья вальдшнепа по-прежнему движутся очень быстро, но производившие звук перья больше не работают, так что слышно только, как крылья глухо хлопают перед приземлением. Птица садится почти в той же точке, откуда взлетела, чтобы снова начать вышагивать, скрежетать и «икать».
Небесный танец вальдшнепа, захватывающий и утонченный, поистине ослепителен. Не могу представить себе начало лета без него. Во мне он пробуждает воспоминания о том, как мы ходили на рыбалку на Заколдованный пруд с Филом Поттером, моим другом и учителем из Мэна. Вскоре после того, как сойдет лед, мы вставали лагерем на берегу, напротив места, где на той стороне пруда поднимался утес с огромным гнездом беркута. Мы сидели у пылающего костра под звездами и слушали нежные птичьи напевы, которые доносились откуда-то издалека. Меня всегда занимал безыскусный энтузиазм пернатых, неугасающий, неподвластный усталости. Я лежал под луной и слушал их, когда засыпал, а потом слушал, когда просыпался. Иногда мой спальный мешок оказывался покрыт свежим снегом, и тогда я раздумывал, не сидят ли уже где-то самочки вальдшнепов на четырех желтовато-коричневых яйцах, которые, в коричневых и малиновых пятнах и пестринах, сливаются с прошлогодними сухими листьями, как и перья на спинке самочки.
Мухоловка феб (Sayornis phoebe). В начале недели на нас обрушилась запоздалая мартовская метель, но южный ветер быстро топит снег. Поет странствующий дрозд, на запруде звучат йодли красноплечих трупиалов. Я с часу на час жду возвращения феба. Сейчас он должен с попутным ночным ветром лететь на север из Алабамы или Джорджии, торопясь на обратном пути к малюсенькой точке на карте – моему дому, откуда птица улетела на юг в прошлом сентябре. Такие подвиги выносливости и чудеса навигации – обычное дело для многих перелетных птиц, но мне по-прежнему трудно представить, как у них это получается, сколько бы объяснений ни приводили ученые о том, что птицы ориентируются по магнитному полю, по солнцу, запоминают объекты пейзажа, действуют по точному расписанию и пользуются преобладающими ветрами.
Я просыпаюсь в серых утренних сумерках от долгожданного звука – громкого, ударного, бесконечно повторяемого «ччирзиип, ччирзиип». Энтузиазм птиц заразителен. Я выпрыгиваю из постели и объявляю: «Наши фебы вернулись!»
За словом «наши» стоит целая история. Я был на короткой ноге с фебами с 1951 года, когда впервые встретил пару этих птиц на нашей ферме в Мэне и в отхожем месте любовался их гнездом из грязи, украшенным зеленым мхом, где лежало несколько жемчужно-белых яиц. Хотя однажды я видел гнездо феба на скале в Вермонте, эти мухоловки теперь гнездятся почти исключительно близ человеческого жилья, а то и в нем самом. На северо-востоке США едва ли можно найти дом в лесу, который не стал бы постоянным пристанищем для пары таких птиц. Фебы – неотъемлемая черта почти любой старой фермы, амбара или сахарной хижины
[8].
Выскочив из постели, я как следует рассмотрел нашего друга. Вот он, думал я, пристроился на ветке сахарного клена, примерно в двух метрах от окна спальни. Он качал хвостом вверх-вниз – у феба это знак бодрости и здоровья. Глядя на птичку размером с воробья вблизи, я заметил черную шапочку, белый фартучек и темно-серую спинку. Феб расправил крыло и встряхнул пушистое оперение, и я как будто переродился в другое существо. Я ощутил прилив тепла и довольства, как сделал бы любой на моем месте, столкнувшись с чудом творения, когда оно магически возникает у порога точно в предсказанное время.
Мухоловка феб у своего гнезда на доске, которую я пристроил внутри курятника. Пестрое яйцо подбросила туда воловья птица (Molothrus ater)
Понемногу загорается рассвет, а феб осматривает два потенциальных места для гнезда: полку шириной в два пальца под крышей возле задней двери дома и изгиб водосточной трубы у окна наверху. Осмотрев каждое из этих мест, он издает мягкие чирикающие звуки и взволнованно трепещет крыльями.
На рассвете следующего утра птица непрерывно исполняет типичную песенку фебов – короткое «фии-бии», перемежающееся «фии-бей», в обычном темпе около 30 фраз в минуту, регулярно, как часы. Феб поет на самом верху большого клена, затем летит над лесом в направлении соседского дома. Я предположил, что это самец, который стремится привлечь партнершу. И в самом деле, к концу дня вокруг дома уже кружили две птицы, а спустя еще два дня они прогоняли третью. В это время пара все еще изучала два потенциальных гнездовых места.
К третьему утру пара сосредоточилась уже на одном гнездовом месте. Птицы выбрали узкую полку под крышей у задней двери, которой мы пользуемся как основной.
Затем процесс гнездования внезапно прервался. Целую неделю с темного неба сыпался мелкий дождь, переходящий в снег. Обе птицы примолкли, а через пару дней стали сонными и нахохлились. Вскоре их крылья повисли, вместо того чтобы оставаться плотно сложенными на спине, как раньше. Исчезли мухи, которых можно было бы ловить, по крайней мере тем способом, которым это делают фебы, слетая с излюбленного насеста, чтобы схватить жужжащее насекомое в полете. В пургу насекомые не летают. Я не знал, выживут ли фебы. К моему величайшему удивлению, одна из птиц спрыгнула, как воробей, на бесснежную землю под моим пикапом – видимо, чтобы попробовать что-то новое. Она также зависла перед куском сала, которое я повесил для дятлов, поползней и черношапочных гаичек, и в итоге стала его клевать. Как она узнала, что это съедобно? У фебов не может быть генетической программы поедать сало. Может быть, они подсмотрели это у других птиц, кормящихся там же, – так можно было бы объяснить поведение различных видов птиц, которые добывают питание совершенно по-разному, но все вместе пользуются непривычной пищей в человеческих кормушках.
