Аппарат, с помощью которого самец находит самку, кажется, развит до уровня недостижимого совершенства. В начале июня в 2004, 2005 и 2006 годах сеточная клетка у меня в Вермонте вся трепетала от насекомых, которые вышли из собранных в Мэне коконов. Я не выпускал их, потому что надеялся получить яйца и вывести гусениц. Через день после выхода бабочек около 6 вечера на ярком солнце вокруг нашего дома летали огромные пурпурные самцы, «и на их крыльях сверкали молнии», как выразился один горячий поклонник бабочек. Казалось, их собралась целая стая. Самцы летали вокруг дома и на следующий день ближе к вечеру, но на третий день их больше не было видно.
Я надеялся вырастить гусениц из яиц, которые после спаривания отложили самки.
Я привязывал самок ниткой, закрепленной вокруг «талии», к ясеню и виргинской черемухе, и каждая оплодотворенная самка поместила на листья и ветки от 100 до 200 яиц. Новые яйца клейкие и прилипают к субстрату. Я проверял места кладок, ожидая, что кусты будут кишеть гусеницами, но не нашел ни одной. На третье лето я забрал спарившихся самок к себе в кабинет и дал им отложить яйца в сеточных клетках, чтобы следить за ними. Все яйца вылупились, и сотни молодых гусениц стали кормиться на листьях ясеня, которые я им принес. Позже, вскоре после первой или второй линьки, они погибли – все до единой. Чтобы разом гибло столько гусениц, я не видел с самого детства, когда одноклассник попрыскал на сетчатую клетку с моими гусеницами из баллончика с инсектицидом «Флит». На этот раз признаки указывали на смерть от вируса. Я заметил, что несколько гусениц непарного шелкопряда, которых я нашел возле дома в Вермонте, тоже погибли – от них осталось по лужице.
Что может быть в коконе Callosamia. Слева: пустой кокон, прогрызенный грызуном. Вверху слева: убитая грибком мумифицированная гусеница. Вверху справа: кокон наездника Enicospilus, сверху видно отверстие, откуда он вышел. Внизу слева: кокон, набитый коконами наездника Gambrus. Внизу справа: кокон с оболочкой куколки, откуда успешно вышла бабочка
Непарный шелкопряд Lymantria dispar в Северной Америке объедает листья с лесных деревьев. Его родина – Европа и Азия, а в Америку, в район Бостона, его в 1868 году завез Этьен Леопольд Трувело. Как говорится, дальше сами знаете. Этот шелкопряд стал таким опасным вредителем леса во всех регионах к востоку от Миссисипи, что правительства штатов и федеральные власти пытались его истребить, опыляя миллионы гектаров пестицидами, а в качестве средств биоконтроля заносили туда вирусы, бактерий, грибы, один вид жуков, а также паразитоидов – мух и наездников. Некоторые из этих биологических агентов действуют на шелкопряда, и только на него. У других, к сожалению, оказался широкий спектр действия, и они атаковали так называемые нецелевые виды местных чешуекрылых.
Джордж Беттнер и Джозеф Элкингтон из Массачусетского университета в Амхерсте недавно провели исследования, где показали, как один из этих противошелкопрядных агентов воздействует на гусениц местных бабочек. Речь идет о паразитоидной мухе Compsilura concinnata. Один этот вид паразитоида «контролирует» численность популяций не менее 200 видов чешуекрылых. «Это зловредная тварь, – сказал мне Беттнер, – которую вообще нельзя было выпускать в природу». Нет ли столь же зловредных тварей среди вирусов, бактерий, грибков и интродуцированных наездников-паразитоидов?
Одних только насекомых в целях биоконтроля специально выпустили около 150 видов. Для проверки на присутствие паразитоидов Беттнер регулярно высаживает в дикую природу тысячи выращенных вручную гусениц шелкопрядов
[16]. Некоторое время спустя он собирает их, чтобы оценить количество паразитов. Он обнаружил, что в некоторых областях одна эта интродуцированная муха уничтожает 100 % личинок шелкопрядов менее чем за неделю. Гусеница с треском проваливает первый тайм в игре всего с одним из противников, которых она встречает на пути к взрослой стадии. Обычно данный вид мух угрожает личинкам не в течение недели, а в течение месяца, а чтобы превратиться во взрослое насекомое, нужно пережить еще и стадию куколки. Добавьте к мухам птиц, которые питаются гусеницами, а еще поражающие личинок грибковые, бактериальные и вирусные заболевания, и можно только удивляться, что кто-то вообще остается в живых и плетет коконы.
Мне удалось пронаблюдать (возможно, случайно) резкое снижение численности популяции одной очень заметной бабочки на маленьком клочке земли на холме у себя в Мэне. Но видов существуют тысячи, и все они – невидимые нити, из которых складывается ткань любой экосистемы. Беспокоиться о них трудно, потому что о них очень мало известно. И вряд ли когда-либо будет известно много, потому что нет повода их изучать, который лежал бы на поверхности, кроме голого любопытства. «Каждому сельскому мальчику» знакома очень заметная бабочка, Callosamia promethea, как писал в 1903 году Холланд. Точнее, была знакома в прошлом. Кому она знакома теперь? Есть тысячи других видов, и заметных, и невидимых. Но у нас и бо́льшую часть крупных ярко окрашенных «канареек» определить никто не может, не говоря уж о таких важных членах экосистемы, как наездник Gambrus, «агент биоконтроля», у которого в ней важнейшая роль. Ученые спорят даже о том, сколько видов Gambrus существует и каких, и мы не можем позволить себе ни один из них потерять из виду.
Возможно, мораль истории про бабочек такова, что для поддержания естественной экосистемы ценны и важны даже самые редкие ее члены, а всего лишь несколько особей чужеродного вида могут разрушить хрупкое равновесие. Высокая температура летом позволяет быстро расти, при долгом вегетационном сезоне мелкие животные могут произвести несколько поколений потомства. Человеку может показаться диким, когда каждому поколению отведен срок в год и меньше, а смертность из-за хищников и паразитов достигает не менее 99 %. Но в такой системе малейшее отклонение в унаследованных признаках с очень большой вероятностью окажется «заметным» в эволюционном плане. Поэтому паразитоиды (а также бактерии и вирусы) всегда должны «опережать» медленно размножающихся хозяев. Конечно, смысл существования паразита – не убивать, а жить. Но, когда плотность популяции хозяина высокая, вирулентность способствует биологической адаптации, потому что паразит может расти в хозяине без ограничений и съедать все подчистую, добиваясь непосредственной цели – вывести максимальное количество потомства. Если в процессе хозяин погибает, это мало вредит паразиту, он просто перескакивает на следующего хозяина. Но, когда популяция хозяев сильно редеет, все убивающие их паразиты быстро вымирают сами, и в итоге естественный отбор проходят менее «вредные» паразиты. Это пример «чрезмерной эксплуатации ресурса». Вид при этом очень успешен, но недолго. Как только ресурс – в данном случае живые хозяева – становится редкостью, паразит, или бактерия, или любой другой возбудитель болезни, убивая хозяина, совершает самоубийство, потому что погибает вместе с ним. При низкой плотности популяции хозяев ситуация меняется на противоположную, выживают лишь «доброкачественные» паразиты. Что-то похожее происходит, когда новое изобретение позволяет обществу использовать новые ресурсы или освоить нетронутые территории. Стратегия эксплуатации успешна, если ресурсов много; но, когда они заканчиваются или идти больше некуда, более устойчивыми оказываются популяции, которым свойственна бережливость.
