Есть две совершенно разные группы животных, которые живут в вечном или почти вечном лете, забираясь далеко на север и глубоко на юг. Первые – это птицы, перелетающие из одного лета на севере в другое, на противоположной стороне глобуса. Им удается всегда оставаться в летнем мире с помощью калорийных ягод и постоянных героических усилий. Мы, люди, добились чего-то похожего. Человек тоже живет в вечном лете, но без тяжелейших миграций дважды в год: мы создаем «климатические пузыри» и отсиживаемся в них в непогоду. Пусть снаружи –45 °C, темно, воет ветер, кружится снег – мы наслаждаемся уютом при 18 °C, у нас 14-часовой световой день, а на столе свежие тропические фрукты. Беда в том, что популяция в сотни миллионов человек, живущая в искусственном климате, поедая бананы из Центральной Америки и попивая кофе из Африки, не может до бесконечности вырывать лето у зимы.
Нынче каждое до единого хозяйство все шесть месяцев зимы каждый день потребляет огромное количество топлива, импортированного за тысячи километров: на отопление, готовку, освещение, транспорт – да почти на все, что мы делаем и чем владеем, и в ближайшее время ничего не изменится. Целых полгода мы не можем растить еду, но постоянно строим новые дома; почти каждую неделю появляются кварталы чудовищных новых зданий, они растут как грибы, и каждое из них требует больше и больше все того же ископаемого топлива. Без топлива обширные пространства Североамериканского континента обезлюдели бы в два счета. А если для этих целей начнут использовать агротопливо, придется принести в жертву обширные пространства самых красивых на Земле южных экосистем, и вместо них, чтобы поддерживать вечное лето у нас на севере, образуется «биологическая пустыня».
Велик соблазн пуститься в изложение личных и политических взглядов. Но жизнь редко им соответствует. Необходимо поддерживать здоровые естественные экосистемы, где могли бы обитать все живые существа, которые возникли в них и живут в сложном единстве.
Я оптимист. Выход есть. Как писал Торо: «Люди думают, что крайне важно, чтобы государства торговали и экспортировали лед, и люди общались по телеграфу и ездили со скоростью тридцать миль в час». Он имел в виду, что это ошибка. Думаю, Торо был счастливым человеком. Тогда люди счастливо жили в маленьких лесных хижинах, где у них не было всяческих холодильников, мазутных печей, электрических тостеров, машин, телефонов, телевизоров, водопровода и так далее. Некоторые, пожив в таких «суровых» условиях, даже вспоминают этот опыт с ностальгией.
Вряд ли человечество перестроит свой образ жизни настолько радикально, чтобы что-то изменилось, – да и непохоже, что это возможно. Не стоит думать, что мы добьемся существенных перемен, используя энергоэффективные лампочки или агротопливо вместо нефти, или что горожане смогли или захотели бы перейти к фермерству и к жизни охотников-собирателей: с учетом численности людей на это не хватит земли. Только одна мера могла бы подействовать быстро (скажем, за пару веков): радикальное уменьшение населения. По иронии судьбы, если человечество встанет на этот путь, то все это – машины, самолеты, телевизоры и даже вечное лето – будет можно себе позволить. При низкой численности населения люди мы могли бы жить комфортно и им навечно хватило бы одного, самого эффективного аппарата для захвата солнечной энергии – деревьев.
Можно рубить часть этих прекраснейших созданий, но только в лесах. Тогда нужно больше лесов, а не древесных плантаций. Человечеству требуются две вещи: ясное видение и духовный императив, чтобы сосредоточиться на экологической обстановке завтра, а не на экономической выгоде сегодня. Поразительно, насколько счастливыми могут оказаться будущие поколения благодаря этому простому решению, а бедствия, которые грозят нам, если им пренебречь, настолько ужасны, что о них даже думать жутко. Это «известные» параметры уравнения. Решение очевидно, а попытки лечить симптомы порождают шумиху – и только.
Лучше поговорим о том, как мы, люди, оказались там, где оказались. Чтобы не усложнять, посмотрим – да-да – на волосы. Если принять допущение (с которым уже мало кто спорит), что мы произошли от волосатых обезьяноподобных предков, то по скудному количеству теплоизолирующих волос у нас на теле можно понять, что в процессе эволюции мы испытывали перегрев чаще, чем наши предшественники, в то время как другие (волосатые) линии стали современными обезьянами. Есть, правда, альтернативная гипотеза, которая едва ли нуждается в рассмотрении: что мы стали голыми, чтобы избавиться от вшей. Если бы это было так, то и среди других приматов были бы «лысые». Стало быть, в процессе эволюции мы не только не нуждались в теплоизоляции, но, напротив, она мешала выживать. Наш вид порожден вечным летом.
Когда Homo sapiens около 150 000 лет назад вышел из Африки (с точностью до нескольких десятков тысяч лет), он был, как и сейчас, уже без шерсти или почти без нее. Однако к тому времени он также был достаточно умен, чтобы использовать мех других животных, приспособленных к холодной среде обитания. Мы не знаем точно, когда это произошло, но благодаря вшам, технологиям чтения ДНК и расследованию генетика Марка Стоункинга из Института эволюционной антропологии Макса Планка можно предположить, что люди стали пользоваться одеждой около 115 000 лет назад. Примечательная близость двух дат – когда человек разумный вышел из Африки и когда появилась одежда – скорее всего, не случайное совпадение.
Вши – эктопаразиты (то есть паразиты, живущие на поверхности кожи, а не под ней), а эктопаразиты чрезвычайно видоспецифичны; на каждом виде птиц и млекопитающих живут свои вши, блохи или пухоеды. Каждый вид негуманоидных млекопитающих имеет сомнительную честь приютить только один вид блох или вшей, но люди уникальны даже здесь: у нас вшей три разновидности. Это головная вошь (Pediculus humanus capitis), платяная, или нательная, вошь (Pediculus humanus corporis), которая в основном живет в одежде, и лобковая вошь (Phthirus pubis).
В соответствии с логикой эволюции и анализом строения ДНК мы знаем, что генные изменения в ДНК накапливаются, как правило, с постоянной скоростью. Поэтому, сравнивая количество таких изменений между двумя видами животных, можно установить степень их родства, а также, как по своеобразным часам, определить, когда произошло расхождение видов. Итак, общий предок головной и платяной вши рода Pediculus жил около 114 000 лет назад. Логично предположить, что эти две таксономические группы разделились потому, что у них оказались две разные среды обитания, к которым они приспосабливались. Лобок уже давно был занят их более дальним родственником, Phthirus pubis. Стоункинг заключил, что, когда мы еще были полностью покрыты шерстью – задолго до того, как стали людьми, – у нас для вшей была только одна среда, мех на всем теле. Мы потеряли мех под действием жары в тропической африканской саванне, и только на голове остались волосы (у них особый смысл, о котором расскажу позже) – вторая подходящая для вшей среда. Когда 150 000 лет назад люди вышли из Африки, они, вероятно, еще ходили голыми, но без одежды не продвинулись бы очень далеко на север. Вши обосновались в этой одежде, и им пришлось изменить поведение, чтобы освоить новую особую среду ближе к теплому телу, а не на голове. Популяция первых «поселенцев» осталась в головных волосах, но «ценители» одежды отделились и приспособились для жизни в новом месте. При этом их потомство оказалось бы в невыгодном положении, если бы сохранило старый образ жизни. Точно так же головным вшам были бы невыгодны некоторые неудачные для их среды привычки платяных, поэтому развились механизмы изоляции, две группы вшей больше не могли скрещиваться, и линия разделилась на два таксона.
