— И знать не хочу, — буркнул Чердынцев хмуро. — Не больно-то хотелось.
Горецкая остановилась, но даже не повернула головы в их сторону.
— Прошу прощения… — пробормотал старик и заторопился к ней.
Чердынцев смотрел им вслед, пряча в карманах замерзшие руки, пока они шли среди прогуливавшихся горожан, а потом и вовсе скрылись за поворотом.
Теперь Макару было понятно, откуда у Горецкой оказался его телефон. На приличествующий ситуации манер он тогда вложил свою визитку между бордовых бутонов. Как дурак решил, что старуха оценит этот светский жест.
— Недостойный внук… ну надо же… — прошипел Макар, затем прибавил скорость и выехал на трассу.
Он не мог найти себе места, разбередив воспоминаниями душу. В чем-то старуха определенно была права. Недостойный — это именно про него. Ведь то, что последовало за их первой и последней встречей с Амалией Горецкой, точно так же не давало Макару покоя. Произошедшее с ним тем же вечером, было одновременно и сладко, и больно, и… недостойно… Потому что это была уже совсем другая встреча, к которой Чердынцев опять был совершенно не готов.
Сердце Макара сжалось, а в памяти возник простой, но необычайно нежный запах душистой парфюмерной воды. Он словно почувствовал, как тонкий, едва слышный аромат коснулся ноздрей. Странно было вновь окунуться в это призрачное облако. Облизав пересохшие губы, Чердынцев в ту же секунду почти ощутил легкое дыхание на своей щеке…
«Просто останься со мной… пожалуйста…»
* stern — звезда (немецк.)
Глава 6 Серафима
Вязкий утренний свет пробрался через окно лишь до середины комнаты. Кровать осталась в полумраке, но Сима сквозь смеженные веки все же уловила наступление раннего утра. Коротко вздохнув, она открыла глаза и уставилась на деревянную балку, расположенную поперек потолка. Посередине нее висела люстра с плафонами из цветного стекла, щедро облепленная паутиной.
Пошевелив ступнями, Серафима стала аккуратно вытаскивать ноги из-под одеяла, стараясь не разбудить спящего щенка. Но он, уловив ее намерение, тут же завозился, и скоро наружу показался смешной черный нос с белым полукружьем, а следом за ним — рыжие мохнатые скулы и пестрые висящие уши.
Сима приложила палец к губам, словно щенок мог понять ее жест. Склонив голову на бок, он внимательно следил за ней, и тонкое одеяло зашевелилось где-то на уровне его хвоста.
Пол был просто ледяным. Едва коснувшись половиц, Сима вздрогнула от пронзившей тело болезненной волны. Нашарив ботинки, она обулась и замерла, прислушиваясь к тому, что происходило вокруг. Но никаких лишних звуков не было — лишь поскрипывали заиндевевшие стены и гудел за окном промозглый декабрьский ветер. Среди этого тоскливого завывания Симе казалось, что она отчетливо слышит тревожный стук собственного сердца.
Пока спит Илюша, нужно было спуститься вниз и сварить кашу. Но что, если он проснется и испугается чужого места? Сима нахмурилась и взволнованно вгляделась в лицо сына. Заметила, как дрожат его ресницы и двигаются под тонкими розовыми веками глазные яблоки. "Что тебе снится, милый мой?"
Когда они приехали на железнодорожную станцию, он был уже квелый, уставший, ничего не понимающий. Симе повезло, что не пришлось покупать билет в кассе. Они оказались на вокзале, когда поезд уже готов был отправиться. Ехать нужно было совсем недалеко, до старой станции, где поезд делал остановку на одну минуту. И проводница сжалилась над ними, впустив в вагон и взяв деньги. Сима уже не помнила, что говорила. Что-то про то, что их ждут и обязательно встретят. Поезд уедет, проводница забудет о молодой женщине с ребенком и, возможно, ее даже не спросят о том, подсаживала ли она кого-нибудь в Добринске… Поезд ведь проходящий.
Илюша расхныкался в вагоне, требуя любимую игрушку, которую она оставила дома. Так быстро собиралась, что даже не вспомнила о ней. А ведь для четырехлетнего ребенка в любимых вещах сосредоточен целый мир! Каждая подаренная или купленная специально для него мелочь, становится его собственностью, с которой он еще долго не сможет расстаться… И надо же как получилось — плюшевый гном с пухлым носом картошкой, в красном колпаке и со свалявшейся бородой был когда-то и ее любимой игрушкой. Его подарила Симе мать вместе с книгой о Белоснежке. Симе, конечно, хотелось черноволосую героиню в синем платье, но гном оказался таким забавным, что она очень быстро позабыла о красивой кукле. Вот и Илюшка с полугода стал тянуть к нему руки, терзал набухшими деснами розовый гномий нос и дергал сильными ручками ставшие за долгое время серыми патлы.
Мама умерла, когда Симе было десять лет. Родила она ее поздно. Для себя… А в итоге оставила на бабулю, которая тоже когда-то стала единственным близким человеком для своей дочери. Кто-то скажет — судьба, а кто-то — неправильное отношение к жизни. Какая разница, если по-другому не получается… Теперь у Серафимы есть сын, у которого, кроме нее, тоже никого нет. Но самое страшное не это, а то, что произошло. Сима совершенно не понимала, что ей делать и как защититься в этих обстоятельствах. А ведь Горецкая предупреждала ее, чтобы она была осторожной, предупреждала! Но Сима поначалу не верила, а потом было поздно.
На цыпочках Серафима прошлась до окна и, встав за пыльной льняной занавеской, посмотрела на пустынную улицу. Щенок тут же спрыгнул с кровати и последовал за ней. Присев на корточки, Сима положила ладонь поверх его теплой головы.
— Надо тебя как-то назвать… Вот Илюшка удивится, когда тебя увидит.
В голове возникла мысль, что теперь ей придется кормить сразу двух детей, но она тут же отогнала ее. Так получилось — не смогла пройти мимо щенка, который лежал на обочине, почти полностью засыпанный снегом. Илюша спал на ее плече, в руке была сумка с какими-то вещами, которые Сима наспех покидала перед тем, как бежать из своего дома. Путь от станции был недолгим, но идти пришлось сквозь начавшуюся пургу, ориентируясь только на тусклые огни фонарей. Она услышала еле слышный плач где-то на полпути, и сердце ее рухнуло, обливаясь кровью. «Ребенок?!» — подумала она, прижимая сына и всматриваясь в темное пятно в паре метров от себя. Пока стояла, не решаясь подойти ближе, думала, что это действительно оставленный кем-то младенец, ведь такое иногда случается… Это и был ребенок, только не человеческий, а собачий.
Но какая разница? Амалия Яновна белела лицом, когда натыкалась на репортажи о брошенных детях. Тут же выключала телевизор и швыряла пульт в сторону, словно он горел у нее в руках. Настроение ее портилось, давление поднималось. А это значило, что, как бы Сима не старалась, угодить старой актрисе было уже невозможно.
Но она старалась… С того самого первого дня, когда оказалась зажатой в углу ее квартиры…
…- Кто тебя подослал? — спросила Горецкая.
«Господи, а если она сумасшедшая? И вдруг она убьет меня? Что же тогда будет с Илюшей?»
Взгляд Симы заметался по сторонам и вдруг остановился на огромном, в полный рост, портрете Горецкой, висевшем на противоположной от двери стене. Холл в квартире Амалии Яновны был большим, квадратной формы, и скорее походил на гостиную. Свет, лившийся из другой комнаты, падал на масляную поверхность холста и бликовал, отчего Сима не могла разглядеть всю картину целиком. Но лицо Горецкой моментально завладело ею.
